Избранные произведения в двух томах. Том 1
Шрифт:
Щелк. Мимо.
Скок. Мимо.
Прыг. Прыг. Знай наших!
Я все раздумывал: говорить ей или не говорить? О сокровенном. О своей мечте.
И не утерпел. Сказал:
— А знаешь, скоро будут такие школы, где ребят учат на летчиков и артиллеристов. Такие специальные школы… Нет, не взрослых, а ребят — после седьмого класса. Честное слово!.. И они будут носить настоящую военную форму. Голубые петлицы — у тех, которые на летчиков. И ремень с бляхой.
— Не ври.
— Я не вру. Это правда. Мне Ганс говорил. Он в газете
— Мальчишкам — военную форму?
— Да. Только мне еще четыре года ждать: туда после седьмого принимают. Круглых отличников.
— Но ты ведь не круглый?
— Но ведь еще четыре года…
Меня, признаться, самого смущало то обстоятельство, что я не круглый. И, лишь услыхав про голубые петлицы, я впервые заскорбел об этом.
— А знаешь, — сказала Танька, — в Москве есть такая школа, где маленьких девочек учат на балерин. Они там живут, в школе, и все время танцуют. Танцуют, танцуют…
— А уроки? — усомнился я.
— Вот чудак! Они на уроках и танцуют! М-м… Ничего себе заведение.
— Это как же, — спросил я, — тоже после седьмого?
— Нет. Хоть с первого, хоть со второго, хоть с третьего… Хоть сейчас!
Танькины глаза ликовали. Хоть сейчас! Вот сейчас она немедленно поедет в Москву, в ту школу, где танцуют на уроках.
Она вскочила, оттолкнулась пятками от пола и, встав на носки, мелко-мелко засеменила вдоль комнаты — ноги прямые и тонкие, как спички, руки вразброс, растопырены пальцы…
— Значит, там на артисток учат?
— Ну да.
— А тебя не примут, — с сожалением сказал я.
— Почему?
— Туда конопатых не берут.
— Я… конопатая?
Она застыла, обмерла. Потом, невесомо ступая, все еще на цыпочках, приблизилась к зеркальцу, висевшему у ее кровати. И заглянула в него — осторожно, сбоку, едва-едва, с той леденящей робостью, с какой поутру окунают в ручей щиколотку…
Уж не знаю, что она там увидела, что она там нашла, на своем лице. Я ведь не со зла. Мне и впрямь показалось, что, на весну глядя, у нее по всему носу и по соседству с носом сквозь прозрачную белую кожу проклюнулись желтинки — будто сквозь снег пробились огоньки мать-мачехи.
Я-то их увидел, веснушки. Она же, конечно, не обнаружила.
И, крутнувшись волчком, бросилась на меня.
Я от нее.
А она за мной.
Я в дверь.
Она следом.
Мы как угорелые носились по квартире — из комнаты в комнату, из двери в дверь. Кабинет, гостиная, детская. Гостиная, детская, кабинет… Детская, кабинет, гостиная.
В гостиной Ма и Софья Никитична перетирали полотенцами чашки.
В кабинете неярко светила настольная лампа, Якимов и Ганс дымили папиросами, утонув в покойных креслах.
В детской валялись на ковре рассыпанные блошки.
Мы бежали по кругу, хохоча и задыхаясь. Иногда на бегу Танька мешкала у попутного зеркала, пытливо вглядываясь в него. И тогда, обежав круг, я натыкался на нее. Она бросалась наутек, позабыв, что не я гонюсь за ней, а она за мной. А потом вспоминала — оборачивалась на ходу, я тоже круто поворачивался и бежал в обратную сторону.
На нас не обращали внимания. Ни в гостиной, ни в кабинете.
Там вели свои беседы.
Урывки этих бесед — несвязные, с полуслова до полуслова — я, того не желая даже, ловил на бегу. И они застревали в памяти.
Софья Никитична. …а мы с Алексеем давно познакомились. Я преподавала на рабфаке, он учился у меня. Деревенщина, мужик сиволапый… Знаете, как он за мной ухаживал? Остался после уроков, попросил объяснить теорему. А сам — дверь на ключ. Только меня, как видите, тоже бог силой не обидел. Ох, и досталось ему!..
Ма. А потом?
Софья Никитична. Потом он уехал в институт… А я ждала.
Ганс. Мне кажется, что сейчас еще некоторые… э-э… недооценить положение. Ругать фашисты — это очень хорошо, карикатуры в газеты — это очень смешно. Одэр… но никто не понимать, что нужно совсем не карикатуры. Нужно убивать. Просто убивать фашисты. Да!.. Пока мы сильней, чем они.
Якимов. Кто сильней, это покажет время. А время, Ганс Людвигович, работает на нас.
Ганс. Да, в исторически масштаб… Но сейчас, мне кажется, время работайт на Гитлера. Знаете, фашизм — это как… дер кребс… раковый болезнь; И когда организм болен рак, время работает на рак. Сегодня хуже, чем вчера. Завтра еще хуже. А потом получается… метастазы.
Ма. Иногда мне даже не верится, что все это было на самом деле. Что был этот человек. Что я была с ним. Как дурной сон… Но вот — Санька.
Софья Никитична. Он спрашивал?
Ма. Да. Я сказала, что…
Якимов. Что же вы предлагаете?
Ганс. Мы не в Лиге наций, Алексей Петрович. Я предлагаю: танки. На кажды фашистски танк — десять танки…
Ма. …вовсе не для него. Для себя. Я просто подумала: ведь у каждого человека в жизни бывает счастье, правда?.. Или это эгоизм?
Софья Никитична. Пожалуй, нет. Иначе человек озлобляется.
Якимов. Артиллерия неповоротлива, маневренность ее ничтожна. Это с одной стороны. С другой — современные танки: тонны брони, мощные двигатели, а калибры вооружения — слабые.
Ганс. Да. Я видел на парад.
Ма. Но совсем не такое, как я выдумала. Лучше. Я и не представляла, какое оно бывает.
Якимов. Ловлю вас на слове, Ганс Людвигович. Мы хотим создать при конструкторском бюро специальную группу, которая — ну, скажем, в порядке эксперимента — разработает принципиально новую машину.
Ма. И теперь мне даже страшно — потерять.
Якимов. Должно сочетать скорость танка и огневую мощь, способную…
Ма. Все чего-то ждут. Не хотят, а ждут.
Якимов. …с хода, в лоб. Потому что противостоять танкам эффективнее может только движущаяся сила, а не орудийные позиции. Тут большую роль играет моральный фактор.