Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
— Да, но мне предстоит делать фильм… А это скучно.
— Стало быть, вам нужны духовные проявления? Пожалуйста. — Платон Андреевич со вкусом потер руки, уже наперед зная неотразимость своих доводов. — Так вот. У нас люди ценят свой заработок и потому дорожат своим местом, а посему работают прилежно, с полной отдачей, — вы в этом сами имели возможность убедиться. Не так ли?
— Так.
— Далее. У нас не воруют. Вы понимаете, о чем я говорю? Речь идет не о лазании по чужим карманам — о другом. Вот это самое: съездить налево, продать из-под полы, хапнуть…
Хохлов вдруг откинулся к спинке кресла, захохотал.
— И знаете, Владимир Савельевич, в здешних магазинах вы вряд ли встретите подонков, которые соображают на троих… Кстати, это у нас называется «по-московски». Прошу прощения.
Одеянов улыбнулся. Однако было незаметно, что он всерьез поколеблен.
— Все это прекрасно. И важно, — сказал он. — Но ведь я о другом, Платон Андреевич. Вы — геолог. Кому, как не вам, понять, что я ищу? Мне нужна романтика… И в моем представлении именно профессия геолога наиболее этому близка.
— Романтика?
— Да. Сейчас об этом много говорят, пишут. Появились новые песни. Может быть, вы слышали? «Глобус крутится, вертится…», — напел Володя.
Платон Андреевич с нескрываемым огорчением взъерошил свою седую шевелюру.
— Видите ли, — сказал он, — может быть, вся беда в том, что я уже стар.
Владимир Савельевич деликатно промолчал.
— К тому же я не геолог, а главный геолог.
Было похоже, что он хитрит. И опять что-то затевает.
— Но здесь, в общежитии, рядом, — сказал Хохлов, — живут молодые ребята. Геологи, недавно окончили институт. Они наверняка и песни эти знают, и разбираются в романтике… Давайте зайдем.
— Удобно ли?
— Вполне. Я знаком с ними.
Бесконечно длинный коридор общежития в этот вечерний час напоминал улицу. Тянулись цепочкой, убегая вдаль, матовые фонари. Пешеходы, придерживаясь правой стороны, деловито и стремительно, кто с портфелем, кто с авоськой, неслись навстречу друг другу, здороваясь на ходу. Очень важный карапуз, беспрерывно трезвоня, ехал на трехколесном велосипеде. Собравшись кучками, покуривал праздный люд. Кто-то кого-то поджидал, прислонясь к стенке, — вероятно, было назначено. Из-за дверей слышалась разноголосая музыка.
И за дверью, подле которой они остановились, тоже была музыка. Наметанным слухом Володя Одеянов определил яростные стенанья Элвиса Пресли.
Он вообразил все, что сейчас предстанет за этой дверью: пир горой, дым коромыслом, распатланные пары, самозабвенно кидающие рок. Он опасливо взглянул на Хохлова: может, все-таки не стоит?..
Но тот улыбнулся ободряюще.
— Платон Андреевич, я только прошу вас… — успел напомнить Володя. — Не говорите, что я… из кино.
Он все еще стремился соблюсти свое инкогнито. Чтобы познать жизнь изнутри.
— Что-нибудь попроще… ну, журналист.
— Идет, — заверил Хохлов.
И постучал в дверь.
Картина, представшая им, была неожиданно идиллична.
Три совладельца комнаты мирно коротали свой досуг.
Один сидел за столом, выгребая из банки столовой ложкой рыжую кабачковую икру.
Другой, склонясь над тумбочкой, писал — вероятно, письмо, поскольку рядом был конверт.
А третий возлежал на койке, лицо его было заслонено книгой, от которой он не пожелал оторваться даже на стук, а ноги его при этом были задраны на спинку кровати, ноги были в носках, на каждой пятке было по дыре, и они, эти дыры, как автомобильные фары, были нацелены прямо на дверь.
Обстановка комнаты отличалась спартанской строгостью. Три одинаковые железные койки, три тумбочки, занавеска на окне с четким инвентарным клеймом. Двухсотсвечовая лампа под потолком увенчана все же, ради уюта, наполеоновской шляпой, искусно свернутой из газеты.
Портативный магнитофон на подоконнике лениво мотал ленту с одной катушки на другую. Истошно вопил допризывник Элвис Пресли. Это, по-видимому, нисколько не мешало занятиям хозяев и соответствовало их общим вкусам.
Но что безусловно выдавало индивидуальные склонности каждого из трех совладельцев комнаты и что, как только Володя Одеянов переступил порог, сразу же согрело его профессиональное нутро и он почувствовал себя почти как дома или же почти как дома у своих московских холостых приятелей, — это были пришпиленные к трем разным стенам глянцевитые фотографии, вырезанные с обложек польского «Экрана».
Волоокая Сильвана Пампанини гражданственно требовала мужа. Губастая девочка Брижитт Бардо исподлобья сердилась на весь мир. Белокурая Мерилин Монро простодушно дарила всему миру свои перси.
— Привет, старики! — поздоровался с хозяевами Хохлов.
— Платон Андреевич? — Тот, который питался кабачковой икрой, поспешно сунул под стол пустую банку.
— Здравствуйте… — Писавший письмо застенчиво прикрыл его конвертом.
А тот, с пятками, который возлежал, перенес ноги со спинки кровати на пол и отшвырнул книгу.
Впрочем, никто из троих не проявил особого ужаса и трепета, обнаружив, что в их жилище появился главный геолог управления. И с ним еще какой-то чувак.
Хозяева и гости обменялись рукопожатиями.
— Прошу любить и жаловать: Владимир Савельевич Одеянов, — представил своего спутника Хохлов. — Из Москвы…
Володя метнул напоминающий взгляд.
— Да… Журналист. В журнале работает… в тонком, — почему-то решил уточнить Платон Андреевич. Для вящей достоверности.
А-а…
— Понятно.
— Очень рады.
Совладельцы назвали свои имена, которые Володя сразу же позабыл. У него был такой дефект памяти.
Все сели за стол.
Но прежде тот, что был с драными пятками, подошел к магнитофону и сильным тычком по клавише заткнул глотку Элвису Пресли.
— Как дела, как жизнь? — осведомился главный геолог.
— Ничего. На Вукве оконтуриваем площадь, — сообщил любитель кабачковой икры. — Похоже, что там будет…
— Да, я уже знаю, — кивнул Платон Андреевич. — Мне докладывали. Как говорится, дай бог!..