Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
— Да… тут не заштопаешь, — отерев со лба пот, сказал Коля Бабушкин.
— Надо было нафталином… Я ведь видела, что летают… — Верочка рыдала безутешно, уткнувшись лицом в дверцу шкафа.
— Сколько платил? — поинтересовался Лешка, щупая пальцами черную шерсть.
Николай развязал галстук и стал выковыривать из манжет запонки.
Когда он уже уходил, одевшись в старое, Лешка Ведмедь сказал ему, провожая до двери:
— Ладно… Записывай в бригаду. Только пусть с кирпичного завода в наш трест какую-нибудь бумагу пришлют. Либо позвонят. Чтобы все было чин чином. А то не разберешься потом с отпускными…
Так
И Верочка жалостно так — сквозь слезы — посмотрела ему вслед, когда он от них уходил.
Однако в клубе нефтяников никто не обратил особого внимания на его затрапезный вид — что он пришел на концерт в гимнастерке и в валенках. Вообще на него — на Колю Бабушкина — никто не обращал внимания, кроме Ирины и Черемныха, с которыми он прогуливался по фойе.
Они втроем гуляли по клубному фойе, ожидая, пока начнется концерт. Народу на этот концерт собралось — чуть ли не весь Джегор. Сколько билетов было, столько и собралось народу. А то и больше. Наверное, некоторые без билетов пролезли. Может, у них завклубом родня или же контролерша знакомая, которая у входа рвет билеты.
В этом небольшом городе Джегоре люди на редкость жадные до всякой культуры.
Один раз Коля Бабушкин, когда он еще жил в Джегоре, видел, как в книжный магазин привезли товар. Дело было в воскресенье, а очередь образовалась еще в субботу вечером; составили список, каждый час производили перекличку и на ночь выставили пикет. А утром, когда привезли товар — Коля Бабушкин это сам видел, — один очень крупный начальник треста, в шляпе, залез на грузовик и стал помогать персоналу разгружать книги. Он, наверное, думал, что ему за это отпустят вне очереди, — у него далеко была очередь. Он, должно быть, боялся, что ему не достанется, и поэтому вызвался помогать персоналу, полез на грузовик.
Но ему все равно не досталось, потому что, когда магазин открыли, туда втерлась без очереди футбольная команда «Нефтяник» и расхватала весь товар. А уж, казалось бы, зачем такой товар футбольной команде «Нефтяник»?..
Так вот и нынче на концерт народной артистки собрался весь Джегор. И в ожидании, пока начнется концерт, все прогуливались по фойе — парочками и по трое в ряд плыли вдоль стен, вкруговую. Вереница мимо вереницы. Будто на эскалаторе в метро. И как водится на этом эскалаторе, люди, плывущие навстречу друг другу, рассматривали друг друга — кто во что одет и кто во что горазд. У кого какое лицо и так далее.
Ради концерта все приоделись сообразно. Большинство мужчин было в черных костюмах, при галстуках, а у некоторых даже были не просто галстуки, а бантики, бабочки.
С кавалерами и без кавалеров, пара за парой, пава за павой шли женщины, и смотреть на них было все равно что листать модный журнал. На одних платья длинные, а на других короткие, у одних открытые, а у других закрытые. Даже подсобные девчонки из треста «Джегорстрой» — Николай тотчас приметил в толпе этих знакомых ему по старой работе подсобных девчонок — разоделись в пух и прах: на одной платье в горошек, на другой в полоску, на третьей в елочку.
Все были нарядные и красивые, все с любопытством рассматривали друг друга.
Правда, Колю Бабушкина никто не рассматривал: он ведь не так чтобы очень броско был одет. Гимнастерка, валенки. И лицо у него было не так чтобы очень бросающееся в глаза. На него просто не обращали никакого внимания. Колю Бабушкина, с одной стороны, это радовало. Ему это в какой-то мере доставляло облегчение. Но, с другой стороны, его это не ахти как радовало и ему даже было немного обидно.
Как это ни странно, Коля Бабушкин не испытывал особой гордости из-за того, что вот, мол, вы, дорогие товарищи, гуляете тут в костюмах и платьях, щеголяете бабочками, болтаете черно-бурыми лапками, а я мол, человек рабочий, пришел в гимнастерке и в валенках, и мне на вас, представьте себе, наплевать. На ваши тряпки.
Нет. Ему было скорее досадно, что он одет хуже всех. Что у него моль съела костюм. Ему вдруг очень захотелось красиво одеться.
Нынче всем людям вдруг захотелось одеваться красиво. Неизвестно почему.
Может быть, потому, что им надоело скверно одеваться. Надоело ходить в стеганых телогрейках, в линялых гимнастерках, в кирзовых сапогах. В плюшевых пльтах, в кашемировых платьях, в прорезиненных тапочках.
Многие из них так всю жизнь и проходили.
Что они помнят? Перед войной. Войну. И после войны.
Как они шинели донашивали. Гимнастерки донашивали. Донашивали сапоги.
Как они мундиры донашивали — уже не военной, а иной поры. Была такая пора, когда сплошь ходили в мундирах. Шахтеры ходили в мундирах, и геологи ходили в мундирах, и связисты ходили в мундирах, и банковские счетоводы — в мундирах.
Была такая пора, когда сплошь ходили в погонах. Дипломаты ходили в погонах, прокуроры ходили в погонах, речники ходили в погонах, путейцы ходили в погонах, а поездные проводники — те в тряпичных эполетах ходили.
Была такая пора.
А потом все это донашивали.
— Ирка!
— Ирочка.
Ломая чинные ряды гуляющих, протискивались двое. Один был на голову выше всех, невероятно худой, долговязый и плоский, будто его растянули на дыбе или прокатали на блюминге. Другой был на голову ниже всех, круглый и сдобный.
У Коли Бабушкина сразу на душе полегчало, когда он увидел этих двоих. Они были одеты еще хуже, чем он. На длинном была рубаха, не скажешь, чтобы очень белая, ворот рубахи поднят, как если бы на шее сидели чирьи, и поверх рубахи не то жилетка, не то душегрейка — безрукавка, одним словом. А на коротком была какая-то старушечья кофта едва не до колен да еще пестрый шарф — конец за плечо заброшен. Один был небритый, а другой нестриженый. Славные такие ребята.
— Познакомьтесь, — сказала Ирина Николаю и Черемныху. — Это мои однокурсники Вова и Митя. Еще их в институте звали Верзилой и Крошкой… Они работают в проектной конторе.
Оказалось, что Крошкой звали длинного, а короткого — Верзилой.
— Мне так приятно… — угрюмо буркнул Крошка.
— Поверьте, я очень польщен, — шаркнул ножкой Верзила.
— Мальчики выпили, — сказала Ирина, с веселой нежностью глядя на своих однокурсников.
— Всего по двести граммов. Занюхано пробочкой.