Избранные произведения. Дадзай Осаму
Шрифт:
Держась за руки, затаив дыхание, мы молча смотрели на змею. Некоторое время она лежала на камне, потом неуверенно двинулась вперед, с явным трудом пересекла лестницу и скрылась в ирисах.
— Она с утра рыщет по саду, — прошептала я, а матушка, вздохнув, бессильно опустилась на стул.
— Еще бы, она ведь ищет яйца, бедняжка, — упавшим голосом сказала она.
Не найдя, что сказать, я только истерически засмеялась.
Матушка стояла, освещенная лучами вечернего солнца, ее глаза сверкали каким-то иссиня-черным блеском, лицо, чуть порозовевшее от гнева, было так прекрасно, что я с трудом удержалась, чтобы не броситься к ней на грудь. Мне вдруг показалось, что матушка чем-то похожа на ту несчастную змейку. И у меня возникло
Мы уехали из Токио, бросив свой дом на Нисикатамати, и поселились в Идзу, в этом небольшом, похожем на китайский домике в горах в начале декабря того года, когда Япония объявила о своей безоговорочной капитуляции. После того, как скончался отец, финансами семьи ведал наш дядя Вада, младший брат матушки, теперь он был ее единственным кровным родственником. Когда закончилась война и все так изменилось, дядя объявил матушке, что мы не можем больше жить так, как жили всегда, что мы должны продать дом, рассчитать слуг и купить небольшой уютный домик в провинции, где мы — мама и я — смогли бы жить, ни в чем не нуждаясь. Матушка в денежных делах разбиралась хуже ребенка, поэтому в ответ она только попросила дядю Вада позаботиться о нас.
В конце ноября от дяди пришло срочное письмо с сообщением, что по железной дороге «Суруга — Идзу» продается вилла виконта Кавата. Дом находится на возвышенности, из окон открывается прекрасный вид, рядом имеется около ста цубо [3] пахотной земли. По мнению дядюшки, нам там наверняка понравится: этот район славится красотой цветущих слив, зимой там тепло, летом прохладно. В заключение он предлагал матушке завтра прийти в его контору на Гиндзе, поскольку ее присутствие было необходимо для переговоров с противной стороной.
3
Цубо — 3,3 кв. м.
— Вы пойдете, маменька? — спросила я.
— Но ведь я сама просила его, — ответила она, улыбаясь своей невыразимо печальной улыбкой.
На следующий день после обеда матушка вышла из дома в сопровождении Мацуяма-сан, нашего бывшего шофера, он же привез ее обратно. Было уже около восьми вечера, когда она вернулась. Войдя в мою комнату, она бессильно рухнула на стул, ухватившись за край стола.
— Ну вот, все и решено, — кратко сказала она.
— Что решено?
— Все.
— То есть? — удйвленно переспросила я. — Ведь мы даже не знаем, что там за дом…
Опершись локтем о стол, матушка приложила ладонь ко лбу и коротко вздохнула.
— Но ведь дядя Вада сказал, что там очень хорошо. Ах, если бы можно было вот сейчас закрыть глаза, а открыть их уже в том доме… — С этими словами она подняла голову и слабо улыбнулась мне. Ее осунувшееся лицо было прекрасно.
— Что ж, — согласилась я, покоренная ее верой в дядю Вада, — тогда и я закрою глаза…
Мы обе расхохотались, но уже в следующий миг нами овладела гнетущая тяжелая тоска.
Потом к нам в дом ежедневно приходили наемные слуги и паковали вещи. Иногда заходил и дядя Вада, улаживая разные, связанные с переездом дела и наблюдая за тем, чтобы все вещи, ставшие нам теперь ненужными, были распроданы. Мы с моей горничной О-Кими хлопотали, разбирая и укладывая одежду, сжигая всякий хлам в углу сада, а матушка, не помогая нам и не давая никаких указаний, целыми днями бессмысленно копошилась у себя в комнате.
— Что с вами? Вам расхотелось ехать в Идзу? — собравшись с духом, спросила я ее. Может быть, мой вопрос прозвучал резковато.
— Нет, — только и ответила она, и вид у нее при этом был совершенно отсутствующий.
Прошло десять дней, и со сборами было покончено. Под вечер, когда мы с О-Кими жгли в углу сада всякий бумажный мусор и солому, матушка вышла из своей комнаты и с веранды молча смотрела на наш костер. Дул холодный и какой-то пепельно-серый западный ветер, по земле стлался дым от костра. Случайно взглянув на матушку, я вдруг испугалась — до сих пор я никогда не видела у нее такого мертвенно-бледного лица.
— Маменька, что с вами, вы нездоровы? — закричала я, но она только слабо улыбнулась:
— Да нет, ничего, — и тихонько ушла к себе.
Наши постельные принадлежности были уже упакованы, поэтому в ту ночь О-Кими устроилась на диване в европейской комнате на втором этаже, а мы с матушкой легли в ее комнате, постелив на пол позаимствованный у соседей футон.
— Я еду в Идзу только потому, что у меня есть ты. Только поэтому. Только ради тебя, — неожиданно сказала матушка таким старчески-блеклым и слабым голосом, что я испуганно вздрогнула.
— А если бы меня не было? — невольно спросила я, пораженная в самое сердце.
Матушка вдруг заплакала:
— Тогда я бы предпочла умереть. Я хотела бы умереть в том же доме, где умер твой отец, — прерывающимся голосом сказала она и зарыдала.
До сих пор матушка никогда не говорила со мной таким слабым голосом, и я ни разу не видела ее рыдающей столь безудержно. Она никогда не позволяла себе ни малейшего малодушия: ни когда умер отец, ни когда я выходила замуж, ни когда я вернулась к ней с младенцем в утробе, ни даже тогда, когда этот младенец, едва успев родиться, скончался в больнице, а я, заболев, надолго слегла, ни тогда, когда Наодзи совсем сбился с пути. После смерти отца прошло уже десять лет, и все это время матушка была точно так же беззаботна и ласкова, как при его жизни. Наверное, поэтому и мы выросли такими избалованными, изнеженными. И вот у матушки не осталось ничего. Все деньги, которые у нее были, она потратила на нас — на меня и на Наодзи, потратила, не раздумывая и ни в чем нас не ограничивая. В результате она лишилась дома, в котором прожила много лет, и вынуждена была переехать в Идзу, где ей предстояло влачить жалкое существование в каком-то убогом сельском жилище вдвоем со мной. Если бы матушка была более жесткой и расчетливой, если бы она не потакала нам во всем, если бы украдкой от нас исхитрилась бы сохранить и приумножить ту часть наследства, которая принадлежала только ей, у нее не возникло бы теперь мысли о смерти, перемены, происшедшие в окружающем нас мире, ее бы никак не затронули. Впервые в жизни я задумалась о том, в какой страшный, жуткий, безнадежней ад превращается твое существование, когда у тебя нет денег, невыносимая тоска сжала мне грудь, мне захотелось плакать, но слез не было, возможно, именно в тот миг я и поняла, почему человеческую жизнь обычно называют суровым испытанием, я лежала, уставившись в потолок, мне казалось, что мое тело окаменело и я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.
На следующий день матушка, как и следовало ожидать, выглядела неважно, она перебирала что-то у себя в комнате, судя по всему, ей хотелось хоть как-то отдалить время отъезда. Но скоро появился дядя Вада и заявил, что почти все вещи уже отосланы и сегодня мы выезжаем в Идзу. Неохотно надев пальто, матушка молча склонила голову в ответ на прощальные пожелания О-Кими и нескольких приходящих слуг, и мы втроем покинули наш дом на Нисикатамати.
В поезде было сравнительно мало народу, и нам удалось сесть. Всю дорогу дядюшка был в редкостно хорошем расположении духа, напевал что-то вполголоса, но матушка сидела понурившись, зябко ежилась, и вид у нее был совсем больной. В Мисима мы перешли на линию «Суруга — Идзу» и доехали до Нагаоки, где пересели на автобус. Проехав минут пятнадцать, вышли и пешком пошли вверх по пологой горной дороге. Скоро впереди показался поселок, чуть поодаль от него стоял небольшой довольно изящный дом в китайском стиле.