Избранные произведения. Дадзай Осаму
Шрифт:
В следующем году, на Новый 1939 год, опять же стараниями этого своего приятеля я был самым банальным образом сосватан и женился. Впрочем, это было не так уж и банально. Я устроил свадьбу, не имея ни гроша за душой. Мы сняли маленький двухкомнатный домик на окраине города Каи и поселились там. Арендная плата за этот дом составляла 6 йен 50 сэнов в месяц. Я подряд издал два своих сборника. У меня появились кое-какие лишние деньги. Понемногу разобрался с долгами, которые так тяготили меня, это оказалось довольно сложным делом. Весной того года мы переехали в пригород Токио, в Митаку. Это вам не Токио. Я распрощался со своей токийской жизнью еще тогда, когда с одним чемоданчиком отправился из пансиона в Огикубо в Каи.
Сейчас я живу только литературным трудом. Даже путешествуя, безо всякого стеснения
Здесь хоть и не совсем Токио, но парк Инокасира, который тут же рядом, тоже входит в число достопримечательностей Токио, поэтому и это заходящее солнце Мусасино можно включить в число восьми видов Токио. Чтобы определить остальные семь, я принялся листать альбом своей души. Вот только в этом случае предметом искусства будут не виды Токио, а я на фоне этих видов. То ли искусство меня обмануло, то ли — я его. Вывод: искусство — это я.
Период дождей в Тоцука. Сумерки в районе Хонго. Праздник на Канда. Первый снег в Касиваги. Фейерверк над Хагёбо-ри. Полнолуние в Сиба. Вечерние цикады в Аманума. Молния на Гиндзе. Цветы космеи у клиники в Итабаси. Утренняя роса в Огикубо. Заходящее солнце в Мусасино. Темные цветы воспоминаний кружились в воздухе и никак не складывались в правильный узор. Я подумал, что это получится грубо, если из них насильственным образом составить восемь пейзажей. За весну и лето я обнаружил еще два.
Четвертого апреля этого года я нанес визит своему старшему однокашнику из Коисикава г-ну С. Пять лет назад во время своей болезни я доставил ему много хлопот. В конце концов, он со мной разругался и отказал мне от дома, но в этом году я лично поздравил его с Новым годом, попросил у него прощения и поблагодарил его за все. Затем я опять долго не напоминал о себе, а в этот день зашел, чтобы попросить его стать одним из устроителей юбилейного вечера по случаю выхода в свет произведения моего лучшего друга. С. оказался дома. Выслушав мою просьбу, он стал расспрашивать меня о живописи, произведениях Акутагава Рюноскэ и других вещах. Он даже сказал мне как всегда назидательным тоном: «Иногда мне кажется, что я плохо с тобой обошелся, но, похоже, это пошло тебе на пользу, и я этому искренне рад». Мы вместе поехали на машине в Уэно. Посмотрели выставку современной живописи. Там было много ничего не стоящих работ. Я остановился перед одной из них. Вскоре С. тоже подошел и встал рядом. Долго рассматривал картину, потом вдруг сказал:
— Слабовато.
— Просто никуда не годится! — отрезал я.
Это была картина художника X., того самого.
После музея он повел меня на улицу Каябатё, на предварительный просмотр фильма «Прекрасная ссора», потом мы отправились на Гиндзу, пили там чай — так и развлекались целый день. Вечером С. сказал, что поедет домой автобусом от станции Симбаси, и мы вместе пошли туда пешком. По дороге я рассказал ему про свою идею написать о восьми видах Токио.
— Действительно, заходящее солнце над Мусасино всегда огромное, — сказал С., остановившись на мосту перед станцией Симбаси.
— Картину можно писать, — тихо добавил он, указывая в сторону моста на Гиндзе.
— Да уж…
Я тоже остановился и посмотрел.
— Картину писать можно, — повторил он, словно размышляя вслух.
Я подумал, что к моим восьми пейзажам неплохо бы добавить еще один, причем даже не сам пейзаж, а скорее любующиеся им фигуры: С. рядом с некогда отвергнутым учеником.
Прошло два месяца, и я нашел еще один куда более светлый пейзаж.
В один прекрасный день от младшей сестры моей жены пришло срочное послание: «Т. отправляется завтра. Вы сможете с ним встретиться в парке Сиба. Будьте там завтра утром в девять часов. Постарайтесь, пожалуйста, как-нибудь получше объяснить Т. мои чувства. Я, глупая, ничего ему не сказала». Свояченице 22 года, но она кажется ребенком из-за своего миниатюрного телосложения. В прошлом году она была сосватана и помолвлена с Т., но сразу после обмена подарками по случаю помолвки он был призван в армию и оправлен в какой-то полк, расположенный в Токио. Я один раз встречался с одетым в военную форму Т. и минут тридцать разговаривал с ним. Энергичный молодой человек с благородными манерами. Похоже, что его уже отправляют на фронт. Не прошло и двух часов, как вслед за этим срочным письмом пришло еще одно, опять от свояченицы. Оно гласило: «Я хорошенько подумала и поняла, что моя просьба— слишком нескромна, так что можно Т. ничего не говорить. Просто проводите его». Мы с женой расхохотались. Легко можно было представить, в каком смятении чувств она там одна находится. Дня два-три назад свояченица ездила к родителям Т. помогать.
На следующее утро мы встали пораньше и отправились в парк Сиба. Внутри ограды храма Дзодзёдзи собралось много провожающих. Мы рстановили старика в форменной одежде цвета хаки, спешно проталкивавшегося сквозь толпу, и выяснили, что подразделение Т. привезут к воротам храма, откуда оно и отправится после пятиминутного отдыха. Мы вышли с территории храма и, остановившись у ворот, стали ждать. Немного спустя вместе с родителями Т. пришла и свояченица, державшая в руке маленький флажок. Это была наша первая встреча с родителями Т. Мы ведь еще не породнились, а я не силен в этикете, поэтому толком даже не поздоровался с ними. Слегка поклонившись, я тут же заговорил со свояченицей.
— Ну, как? Успокоилась наконец?
— Да, пустяки! — заявила она, нарочито весело рассмеявшись.
— Что с тобой? — нахмурилась жена. — Ты чего так хохочешь?
Т. провожало очень много народа. Перед воротами стояло целых шесть больших флагов с его именем. Пришли даже рабочие и работницы с завода семьи Т., получившие по этому случаю выходной. Я встал в стороне от всех, сбоку от ворот. У меня было к семейству Т. предвзятое отношение. Они ведь богаты. А у меня — и зубов не хватает, и одет я кое-как. Ведь я не потрудился надеть ни парадных хакама, ни шляпы. Сочинитель, у которого ни гроша за душой. Наверняка родители Т. думают: «Вот явился этот грубый, неотесанный родственник невесты сына». Свояченица подошла ко мне, чтобы что-то сказать, и тут же прогнала меня с моего места. «У тебя сегодня важная роль, — заявила она, — поэтому держись, пожалуйста, рядом с отцом».
Подразделения Т. все не было. Оно не появилось ни в десять, ни в одиннадцать, ни в двенадцать часов. Мимо проезжали автобусы со школьницами, которых везли на экскурсию. На дверях автобусов красовались листки бумаги с названиями гимназий. Мне бросилось в глаза одно — это была гимназия из наших мест. Там наверняка учится старшая дочь моего брата. Может быть, она тоже едет сейчас в автобусе. Едет мимо и видит нескладную фигуру своего дяди, застывшую перед воротами храма Дзодзёдзи, этой достопримечательности Токио, видит и даже не подозревает, что это — ее дядя. Около двадцати автобусов один за другим проехали мимо ворот, и каждый раз экскурсовод, указывая прямо на меня, начинал что-то рассказывать. Сначала я притворялся равнодушным, а потом стал принимать разные позы. К примеру, непринужденно скрестил руки, как статуя Бальзака. Когда я так сделал, мне даже показалось, что я сам стал одной из достопримечательностей Токио.
Уже был почти час дня, когда послышались возгласы: «Приехали, приехали!», и через мгновение к воротам подъехал грузовик с солдатами. Т. учился на водителя «датсан», поэтому сидел в кабине грузовика на месте водителя. Я рассеянно наблюдал за всем, оставаясь позади толпы.
— Братец! — тихонько сказала неизвестно откуда взявшаяся свояченица и сильно толкнула меня в спину. Очнувшись, я увидел, что Т. вылез из кабины и, очевидно, сразу же заметив меня, хоть я и стоял позади толпы, приветствует, взяв под козырек. Я, правда, все-таки еще несколько мгновений сомневался и оглядывался вокруг в нерешительности, но, нет, точно, он именно мне отдавал честь. Решительно проталкиваясь сквозь толпу, я вместе со свояченицей двинулся к Т.