Избранные произведения. Дадзай Осаму
Шрифт:
— Только попробуй пойти! На нет — и суда нет. Зря беспокоишься. Имей в виду, если мы с тобой поссоримся, тебе же будет хуже.
И все же мы несколько раз пытались узнать его адрес, следили за ним, но он всегда очень ловко уходил от нас. В то время Токио бомбили чуть ли не каждый день, на улицах творилось бог знает что, где же там уследишь его.
Потом Отани-сан стал приходить в военной форме, крылатку снял. Он стал наглеть все больше и больше — придет, подходит к буфету, берет бутылку, выпьет прямо из горлышка к будь здоров.
Когда война кончилась, мы закупили на черном
— Куда он исчез? Нам тоже, пожалуй, пора, — и собирались уходить.
Тогда я их останавливал:
— Одну минуточку! Тот господин всегда себе на уме. А вам придется уплатить.
Некоторые собирали деньги в складчину и расплачивались, а некоторые обижались:
— Пусть Отани платит, он нас приглашал, откуда у нас деньги, на пятьсот йен в месяц не особенно разойдешься.
Но я отвечал на это:
— Нет, господа! За Отани-сан накопилось уже столько, что если вы поможете мне получить с него хотя бы часть долга, я поделюсь с вами пополам.
У тех от изумления вытягивались лица.
— Что вы говорите?! Не думали мы, что он такой ловкач! Теперь мы черта с два будем с ним пить! Но сейчас у нас и сотни не наберется. Вот, возьмите пока в залог, а завтра мы донесем, — и решительным жестом они скидывали с плеч свои пальто.
Я вам вот что скажу: хотя в народе журналисты считаются непорядочными людьми, но они гораздо порядочнее Отани-сан. И если он действительно второй сын барона, то журналисты тогда достойны быть первыми сыновьями князей.
После войны Отани-сан стал пить еще больше, лицо у него огрубело, с губ часто срывались похабные шутки, не раз он затевал драки. А в довершение всего соблазнил служившую у нас девушку, а ей тогда и двадцати еще не было. Ну как тут было не рассердиться. Однако делать было нечего, что сделано, то сделано. Девушку мы успокоили и потихоньку отправили ее в деревню к родителям.
Вскоре я сказал Отани-сан:
— Мне от вас ничего не надо. Только, ради бога, не приходите больше к нам.
Знаете, что он мне ответил?
— Интересно, — говорит, — какое ты имеешь право заявлять это мне, у тебя у самого рыльце в пушку! Учти, мне все известно, — разумеется, он и не думал оставлять нас в покое.
Понимаете, мы, как и многие другие, занимались в войну мелкими спекуляциями, и Отани-сан это знал. Но, помилуйте, неужели из-за этого мы теперь должны были по гроб терпеть его у себя?!
Но после того, что случилось сегодня вечером, мне наплевать, кто он — аристократ или поэт. Для меня он просто вор. Вы знаете, что сегодня он украл у нас пять тысяч? Откровенно говоря, в доме мы таких денег не держим, на деньги мы сейчас же покупаем продукты, но сегодня вечером у нас было пять тысяч. Приближается конец года, и мы обошли всех своих клиентов, чтобы получить долги. Сегодня вечером мы должны были внести их нашим поставщикам, иначе мы останемся без продуктов и будем вынуждены закрыть ресторан. Так вот, жена положила эти деньги в шкаф.
Отани-сан сидел в это время в зале один и все видел. И вдруг он встал, подошел к шкафу, оттолкнул мою жену, сгреб деньги и запихнул их в карман. Пока мы стояли разинув рот, он спокойно спустился вниз — только тут его и видели. Наконец я пришел в себя и бросился вместе с женой за ним вдогонку. На улице я хотел было крикнуть: «Держи вора!» — чтобы с помощью прохожих поймать его. Но, ведь, что ни говорите, Отани-сан — наш знакомый, и я не стал позорить его. На этот раз мы решили следовать за ним, что бы ни случилось, точно узнать дом, где он живет, и по-хорошему попросить вернуть деньги. Мы ведь всего-навсего беззащитные торговцы, поймите нас.
И вот наконец с большим трудом нам удалось выследить его. Все у нас так и кипело от негодования, но все же, как вы, вероятно, слышали, мы вежливо попросили его вернуть деньги. А он — на что это похоже — даже ножом угрожал.
Я снова почувствовала, что смех начинает душить меня, я невольно засмеялась. Жена торговца смущенно улыбалась. Я смеялась долго, хотя прекрасно понимала, что это производит дурное впечатление, но что поделать — я не могла остановиться. Не знаю, что имел в виду муж, когда написал свое стихотворение «Смех после гибели», но оно почему-то мне неожиданно вспомнилось сейчас.
Однако я понимала, что положение очень серьезное и тут одним смехом не отделаешься. Подумав немного, я сказала:
— Хорошо. Все это я сама улажу. Подождите еще один день, до завтра. Пока не ходите в полицию. А завтра я сама приду к вам.
Я с трудом уговорила ресторатора согласиться с моим предложением.
Они ушли, а я долго еще сидела на полу одна в пустой и холодной комнате, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Но в голову не приходило ни одной удачной мысли. Я поднялась, скинула халат, легла под одеяло рядом с моим мальчиком и, гладя его по головке, просила бога, чтобы это завтра никогда не наступило.
В свое время в Токио, в парке Асакуса, около пруда, мой отец содержал уличное кафе с национальными блюдами. Мать моя умерла рано. Вдвоем с отцом мы жили в небольшой комнате одноэтажного домика и вдвоем же трудились в своем кафе. Мой теперешний муж часто посещал в то время наше кафе. Тайком от отца я стала с ним встречаться. Когда я почувствовала, что должна стать матерью, я растерялась — что ждет меня теперь.
В конце концов я очутилась на положении его жены. Конечно, свои отношения мы юридически не оформили, и наш мальчик считается незаконнорожденным. Муж мой часто пропадал на несколько дней, случалось, что я его не видела целый месяц; где он, что он делает — я не знала. Возвращался он домой всегда пьяным, с бледным дрожащим лицом. Иногда он молча смотрел на меня, и крупные слезы текли у него по щекам. А иногда вдруг крепко прижимал меня к себе и, дрожа всем телом, лихорадочно шептал: