Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания
Шрифт:
Все это произносится в присущей Толстову страстной полемической манере. О чем бы ни беседовал Сергей Павлович, он как бы обращается к некоему оппоненту, которого надо во что бы то ни стало переубедить или разнести в пух и в прах. Даже когда все присутствующие полностью согласны с Толстовым. Он и любимые стихи читает так, будто хочет раз и навсегда убедить слушателей в их красоте и совершенстве.
Золото Толстову показали еще в лагере. Следуя экспедиционной традиции, Сергей Павлович сначала спрашивал каждого из нас: «Ну, что вы об этом думаете?» А потом уже говорил сам.
Больше всего ему понравился золотой колпачок. Волна,
Затем начальник экспедиции отправился на раскопки. Все погребения к тому времени были полностью расчищены. Лоховиц заранее продумал маршрут: от самых бедных находок к самым поразительным.
Первым встретил Толстова Саша Оськин. Сергей Павлович спустился по длинному дромосу в разграбленную могилу. Тут было женское погребение. На месте оставались только ноги, под ними огромное ребро какого-то животного. (Символ того, что женщина создана из ребра, шутили мы.) У одной из стенок лежали отшлифованный камень с углублением — «алтарик», тоненькая каменная пластинка и похожая на бочонок тёрочка для краски. Тут же были найдены комок голубой краски и костяной цилиндрик, из которого торчало несколько волосков (может быть, кисть).
Толстов долго пробыл на этом кургане: Саша делился сомнениями и гипотезами.
Потом все направились ко мне. Дромос в моем кургане был пошире. Его пересекала широкая красная полоса — следы огня на песке. Видимо, здесь погребальный обряд требовал, чтобы покойника отделила от мира живых стена огня.
Толстов увидел разбитые и разбросанные грабителями кости, посочувствовал мне и утешил:
— Зато ваш курган — самый богатый из всех, возможно, даже царский, потому его так и ограбили.
Я показал Сергею Павловичу бронзовую стрелочку, гайку, «колокольчик», обломки ножа и, наконец, то, чем особенно гордился. Погребение разрушено до такой степени, что нельзя определить, как ориентирован скелет, а это важно для науки. Но мне удалось найти на каменистом дне ямы еле заметные отпечатки костей ног, и теперь я уверенно утверждал, что покойник лежал когда-то головою на восток.
— Поздравляю, поздравляю, — похвалил Сергей Павлович. И я вместе со всеми двинулся на Анин курган. Оттуда торчала металлическая лестница. Сверху погребение выглядело эффектно: отчетливое плетение циновки, лежащие на ней кости, ножи и удила у плеча, бляшки у ног, след щита, стрелы и ни одной лишней пылинки. Сергей Павлович спустился по лестнице, устроился у края циновки, чтобы не повредить ее, и долго рассматривал каждую вещь. Аню он поздравил куда горячее, чем обладателей «царских» курганов, меня и Оськина.
Сергей Павлович ходит от кургана к кургану, а мы, еще не потеряв до конца «авторского самолюбия», ощущаем, что находки, с которыми столько связано у каждого, теперь не твои, не мои, а наши — нашего отряда, нашей экспедиции, нашей науки.
Более того, они уходят от нас, наши находки, они вступают в иную связь. Мы оказались только посредниками между скифами, память о которых несут эти вещи, и наукой, в чье распоряжение они теперь поступают. Меч и колчан, выставленные в музее, изданные в научном труде, никому не расскажут, что пережила Светлана, которая через два с половиной тысячелетия первая увидела их и своими руками вывела из небытия, не расскажут об этой осени, о нашем отряде, о нашей жизни. Они, эти вещи, прошедшие через наши руки, по-прежнему принадлежат своим создателям, сакам, и рассказывают о них.
Мы прощаемся с находками и в то же время по-новому встречаемся с ними сейчас,
…Склонившись над камерой кургана № 53, мы жадно смотрим на Светланины находки, на Толстова, ловим каждое его слово и радуемся его радости.
Сергей Павлович просит у Светланы чертежи. Нужно посмотреть прямо на месте, как располагались львицы и старый лев, как связаны они с другими находками. Толстов соединяет точки, где были найдены львицы, в одну линию. Львицы своей плавной, величавой поступью словно бы обходят нечто невидимое. Они оберегают что-то, как бы передают чему-то свою мощь. Так в древности люди обходили только что построенную крепость, неся с собою вдоль всех ее стен живого льва. И они верили: после того как льва обнесут вокруг крепости, ее стены приобретут львиную силу и неприступность.
Стрелы лежат слева от скелета. Их укладывали в колчане наконечниками вверх. Наконечники были скорее всего отравлены, и потому, рассуждает Сергей Павлович, они закрывались, как кобура, кожаной крышкой. Старый лев — украшение этой крышки. А фигурки идущих львят окаймляли футляр колчана. Так полсотни стрел и львиная стая слились на наших глазах в одно целое. И мы вдруг увидели сверху этот колчан, чьи стрелы были наделены в глазах его владельца львиными качествами. Очень длинный, несколько суживающийся в середине и напоминающий по форме песочные часы. Таким солидным колчаном мог пользоваться только всадник.
Сергей Павлович по письмам знал о наших находках. Знал он и о мече. Но долго не мог оторваться от этого меча, несущего в себе две загадки. Одна из них будет решена, когда поднимут меч и увидят, что изображено на золотой обкладке. Зато другая посложней: необычайная для того времени длина меча противоречит представлениям об истории этого оружия. Во всяком случае, меч подтверждал любимую гипотезу Толстова: рыцарский доспех впервые возник здесь, на среднеазиатских равнинах. Свидетельством тому был, например, пластинчатый панцирь, найденный на одном из соседних памятников. Сергей Павлович снова оглядел погребение и произнес слово, которое часто приходило в голову и нам и не имело особого отношения к науке:
— Все-таки это сказка…
Тем временем в могиле стало сумрачно и прохладно. «Светлана, закат!» — шепнул рабочий.
Солнце только что зашло. Степь была освещена малиновым светом зари. И туда, на закат, летели удивительные красные птицы. Я видел их уже не раз и всегда на заходе. Откуда они взялись в этой серой степи? Куда они деваются днем? Лишь перед самым отъездом из экспедиции я установил, в чем тут дело. Бродя по степи, я заметил, как с земли поднялась обыкновенная серая птица, расправила крылья, повернула на закат и вдруг стала красной, как бы светящейся изнутри. Может, эти птицы потому и взлетают на закате, что хотят напоследок еще раз увидеть солнце?
Здесь, в плоской степи, где нечему отбрасывать быстро удлиняющиеся и сливающиеся тени, где ты сам выше всего, что видит твой глаз, закат — поистине космическое зрелище. Здесь ощущаешь, что тень, которая захватывает сначала землю, а потом и небо, открывая затаившиеся в нем звезды, — это тень самой нашей планеты.
Скифы такие вещи воспринимали по-иному. Нам, например, кажется, что степное солнце движется медленно. А у скифов его символом был конь, самое быстрое из животных. Вероятно, они не раз сопоставляли скорость движения солнца по небу со скоростью еле заметного всадника, несущегося во весь опор на горизонте, по краю земли и неба. И вот, так сказать, на основании точных наблюдений и расчетов скифы пришли к выводу, что солнце быстрее самого лучшего скакуна.