Избранные произведения
Шрифт:
Маркуссен последнее время был в немилости; теперь на его долю опять должно было достаться немного солнечного света. Фру Клара поднялась и пошла к нему навстречу, с улыбкой протянув руку.
Едва ли Маркуссен был в эту минуту в состоянии флиртовать; но Клара была так красива, что он невольно почувствовал волнение, глаза его на мгновение вспыхнули так, что даже не особенно робкая Клара смутилась.
— Садитесь, Маркуссен! Вы уже так давно не были у нас…
Они сели на маленький диванчик под неизменной пальмой, и Маркуссен, как хороший охотничий пес, чувствующий
— Прежде всего расскажите мне, что сегодня произошло в конторе; мои горничные утверждают, что в конторе что-то случилось.
— Ах! Черт побери! Действительно, в конторе кое-что произошло. — Маркуссен сразу очнулся от своих мечтаний, выругался и вскочил с дивана, совершенно забыв свои красивые манеры.
— Что с вами, господин Маркуссен? И почему вы мнете цветы? Успокойтесь! Расскажите мне правду, что случилось? Вероятно, произошла одна из ваших обычных «историй»? Может быть, кто-нибудь устроил вам объяснение в конторе? А?
— Нет, к сожалению, фру Клара! — выпалил Маркуссен. — На сей раз это не «одна из моих обычных историй». О, если бы это было так! Нет, это нечто худшее! В тысячу раз худшее! Можете мне поверить! Для меня все это бесконечно тяжело! Я так страдаю за профессора, за вас, да и за господина кандидата…
— Ах, боже мой! Маркуссен! Что с вами? Вы плачете? Что с вами? Да отвечайте же!
— Да… да… Теперь уж нет никакого смысла скрывать от вас… Это конец…
— Конец? Чему? Кому? Я ничего не понимаю!
— Предприятию… Дому… Карстену Левдалу…
Фру Клара так вскрикнула, что Маркуссен бросился к дверям: он абсолютно не мог слышать женского визга.
Вбежали горничные. Фру Клара лежала на диване в обмороке. Во всяком случае, она ничего не соображала.
Профессор отказался прийти и отдал распоряжение вызвать доктора Бентсена.
Первое, что почувствовала Клара, когда сознание вернулось к ней, была злоба на всех, кто довел до «этого»! На профессора она сердилась меньше, чем на других: к нему она и теперь еще чувствовала уважение.
Но Абрахам! Этот идиот! Это ничтожество! Теперь он даже не богат! Она осмеяна! Одурачена!
А что будет теперь с ее платьями? С ее драгоценностями? Кажется, в подобных случаях все это продается с аукциона? Но ведь это ее личные вещи! Ее вещи! Господи! Можно с ума сойти! Неужели она теперь бедна? Ей придется экономить каждую копейку, как Фредерике? Неужели же это в самом деле так и будет? Нет! Это невозможно! Это какое-то безумие!
Принесли телеграмму, адресованную фру Левдал. Клара отшвырнула ее: это уж, конечно, телеграмма от Абрахама! Вероятно, утешения! Но она вовсе не желала, чтобы ее утешали! Особенно он! Она не желает читать этой телеграммы! Нет! Нет!
Но не так-то легко не прочитать распечатанную телеграмму. Фру Клара несколько раз прошла мимо стола, ломая руки от отчаяния. Потом все-таки схватила телеграмму.
Оказалось, что это была телеграмма от ее отца. «Крепись, — писал отец. — Умом, осторожностью многое можно спасти. Подробности письмом».
Луч надежды! Не все потеряно! Она никогда не думала, что так любит отца, как в эту минуту.
Многое можно спасти! Спасти? Клара сразу стала сдержанной, спокойной, рассудительной.
Она имела смутное представление о том, что такое аукционы, судебные исполнители и прочее, но знала, что все эти люди враждебны ей и что законников можно одурачить.
Она быстро оглядела всю комнату; на камине стояли два массивных серебряных подсвечника. Как ворон, бросилась на них Клара, унесла в спальню и спрятала в ящике комода, под белье.
Первая из участливых подруг, посетивших фру Клару, должна была разочаровать всех остальных: Клара Левдал не выглядела огорченной, — напротив, она принимала все происшедшее совершенно спокойно.
Она говорила, что теперь, конечно, всем им придется работать и жить очень скромно; но она почти не огорчалась. Оказывается, она никогда не придавала никакой цены роскоши. Если только каждый будет иметь все, что ему необходимо, она будет счастлива и никогда не станет роптать.
Абрахам возвращался домой. Уже на палубе парохода он получил телеграмму от Педера Крусе.
В первое мгновение он просто ничего не понял; ему показалось, что это какая-то нелепая грубая шутка, но Педер Крусе не мог так шутить.
Абрахам почему-то оказался совсем один на палубе с телеграммой в руках. Все куда-то исчезли, и ему вдруг вспомнилось, что все попутчики уже со вчерашнего дня держались с ним как-то странно.
Теперь только Абрахам вполне понял серьезность положения. Он ушел в свою маленькую каюту. За иллюминатором шумело и пенилось море. Он предался мрачным размышлениям, стараясь осмыслить и выяснить всю глубину происшедшего несчастья.
Прежде всего он подумал о своем отце: что тот должен был вытерпеть за это время! Но затем, когда перед его мысленным взором стали одна за другой представать печальные последствия случившегося, он погрузился в уныние. Он думал о милом сердцу старом доме с садом, знакомым с детства, где каждый уголок был связан с множеством воспоминаний… Все это ему теперь придется оставить, войти в жизнь с пустыми руками, а в родном доме будут устраиваться совершенно чужие люди.
И маленькому Карстену не придется играть в этом саду, и не будет у него маленького пони, о котором особенно мечтал Абрахам, строя планы о детстве мальчика. Маленькому Карстену придется войти в жизнь сыном человека, который не заплатил своих долгов.
В сущности говоря, жизнь впервые ударила его так жестоко, и впервые он почувствовал, что предоставлен только самому себе. Прежде для него всегда было приуготовлено наследственное место среди тех, кто прочно сидел на своих местах. Теперь он остался без всякой поддержки, и притом еще на него ложится ответственность за судьбу сына, у которого не было никакой опоры, кроме него.