Шрифт:
ПРЕДИСЛОВИЕ
Литературная судьба Жоакина Марии Машадо де Ассиза (1839–1908) была счастливой: классиком бразильской литературы он стал еще при жизни, его произведения пользовались заслуженным читательским успехом, он был первым и бессменным президентом основанной им Бразильской академии литературы. За прошедшие со дня его смерти восемьдесят лет интерес к его творчеству не уменьшился; не утихли и споры о том, кто же такой Машадо де Ассиз? Надломленный тяжкой болезнью (он с детства страдал эпилепсией), скептик и пессимист, презиравший людей и цинически высмеивавший ничтожность их чувств и тщету их усилий, или умный, проницательный исследователь человеческой души, взиравший на ее несовершенство с иронией и печалью?
Писатель родился в бедной семье, на окраине Рио-де-Жанейро. Отец его был мулат, мать — родом из Португалии. Нищета родного дома заставляла мальчика страдать,
Принято (как в зарубежной, так и в нашей критике) делить творчество Машадо де Ассиза на два, якобы ничем не связанных между собой периода и соответственно противопоставлять писателя-«романтика» писателю-«реалисту». Думается, что подобное утверждение слишком категорично.
Машадо де Ассиз действительно начинал как романтик, что особенно ощущается в его стихах. Однако в его ранней прозе, несмотря на романтические сюжеты и характеры, очень многое автобиографично: основной персонаж вышеперечисленных рассказов и романов — человек из низов, стремящийся одолеть лестницу социальной иерархии, подняться «наверх»; и пусть даже сюжеты ранних произведений писателя часто далеки от реальности, а характеры действующих лиц романтически условны, в них все же слышится отзвук испытанных им борений, его собственного нелегкого жизненного опыта. И чем дальше, тем все больше романтическая прямолинейность и однозначность вытесняется интересом к реальной человеческой натуре, в которой Машадо де Ассиз, отрешаясь мало-помалу от романтических канонов, видит теперь и двойственность, и противоречивость, и нерасторжимость доброго и злого начал.
В 1881 году выходит в свет роман Машадо де Ассиза «Записки с того света» (в оригинале он называется «Посмертные записки Браза Кубаса»). Роман этот принес его автору ошеломляющий успех, но в то же время подверг его резким нападкам критиков самого разного толка.
Роман был написан писателем в сорокалетнем возрасте. К сорока годам он был уже известен, материально независим, хотя независимость эта зиждилась не на литературных заработках: Машадо де Ассиз обрел ее, поступив в 1873 году на государственную службу. Его ценили в литературных кругах; по отзывам современников, писатель отличался удивительной душевной деликатностью, был необычайно скромен, даже застенчив. И этот человек, сдержанный, несколько замкнутый, надежно укрытый от житейских бурь в гавани семейного счастья, выпустил роман, который современники восприняли как его собственную и потому загадочную и необъяснимую исповедь, исповедь мизантропа, циника и пессимиста. Впрочем, так воспринимали этот роман не только современники Машадо де Ассиза. До сих пор на «Записки…» продолжают сыпаться обвинения в пессимизме, нигилизме и даже антигуманизме. Автора упрекают также в злоупотреблении литературными заимствованиями и реминисценциями, в подражании европейским образцам, и в первую очередь Стерну, эксцентрической беспорядочности и алогичности его формы, что якобы разрушает традиционную форму бразильского романа и лишает ее национального своеобразия. Последнее суждение особенно несправедливо, поскольку оно нацелено не только на данный роман Машадо де Ассиза, но и на его творчество в целом: «Записки с того света» среди всех последующих романов писателя, пожалуй, самый яркий образец бразильского психологического романа, открывший эру бразильского реализма.
В этом романе Машадо де Ассиз воспроизводит бразильскую действительность на протяжении целых шести десятилетий, так или иначе касаясь многих важнейших исторических событий, происшедших в Бразилии за период с 1805 по 1864 год. Писатель откликается на все животрепещущие проблемы эпохи, среди его персонажей — представители разных сословий: от рабов до высших государственных чиновников; он знакомит читателя с духовной жизнью Бразилии XIX века, особое внимание уделяя философским идеям своего времени.
Реалистическому роману Машадо де Ассиз придает свободную форму исповеди, к тому времени уже прочно освоенную европейской литературой. Мы можем согласиться с мнением критиков, что по форме «Записки с того света» ближе всего к стерновскому «Тристраму Шенди». Роман Машадо де Ассиза столь же насыщен авторскими отступлениями, и внешне эти отступления столь же произвольны и алогичны по отношению к основному сюжету. Столь же необъятен и диапазон этих отступлений: здесь и философские рассуждения, и лирические монологи, и аллегории, и разного рода вставные новеллы, — наконец, характер отступлений столь же книжен, как и в романе Стерна. Можно найти в «Записках» и кое-какие прямые совпадения, вроде рассуждений о вращательном и поступательном движении Земли, об авторских отступлениях и т. д.
Все это так. Но дает ли это нам право говорить о подражательности «Записок…»? Ибо хотя Машадо де Ассиз и использовал здесь форму европейского романа, и в частности романа Стерна (о чем, кстати, сам автор спешит сообщить нам на первой же странице «Записок…»), но эта форма, раскованная, гибкая и вместе с тем сознательно усложненная, понадобилась писателю лишь для того, чтобы свободнее, полнее и всестороннее выразить свое отношение к бразильской жизни. Тем более что служебное положение Машадо де Ассиза вынуждало его быть осторожным в своих суждениях. Мог ли он в остром, обличительном, насыщенном приметами времени и конкретной реальности романе обойтись без книжных реминисценций, аллюзионных аллегорий и философских обобщений?
Он избрал форму исповеди, но исповедь эта не могла быть его собственной исповедью. Нужно было найти героя, самый образ которого дал бы ему, автору, средство, сравнивая себя с героем, противопоставляя себя ему, выразить в результате именно самого себя.
И герой отыскался — неудачник, пустоцвет, «мыслящая опечатка». Писатель отнюдь не выдумывал его, он просто увидел его среди своих современников — эдакого бразильского Обломова, вступившего в жизнь резвым, но милым ребенком, отдавшего дань увлечениям мятежной юности и честолюбивым помыслам зрелых лет, а кончившего загробным злопыхательством и проклятиями миру живых.
Итак, роман этот — «исповедь сына века», типического героя эпохи. Автор постарался обнажить зигзаги человеческой души с потусторонней откровенностью: герой, от лица которого ведется повествование, — покойник! «…откровенность, заметьте, есть ценнейшее свойство покойника. Пока мы живы, боязнь упасть во мнении общества, необходимость борьбы за свои интересы, за свою выгоду заставляют нас прихорашиваться… прятать от посторонних глаз многое, известное лишь нашей совести;…зато на том свете — какое облегчение! Какая свобода! Наконец-то можно сорвать с себя шутовской наряд, все эти побрякушки, маску, бросить их в помойную яму и честно, прямо заявить, чем мы были и чем мы не были!» Однако герой не просто «покойный писатель», он — «писатель-покойник», и в этом определении смысл его жизненной истории, являющей собой пример человеческой судьбы, сформированной условиями тогдашней бразильской действительности.
Дата рождения героя, Браза Кубаса, указана автором точно: 20 октября 1805 года (думается, что писатель не без умысла относит эту дату на начало века: этим он дает нам ретроспекцию образа своего современника, заключающую в себе истоки формирования его личности). В то время, несмотря на многие попытки добиться национальной независимости, Бразилия все еще оставалась португальской колонией. Ее политическая, экономическая и культурная отсталость была вопиющей. Достаточно сказать, что до бегства королевской семьи (в связи с нашествием наполеоновских войск) из Лиссабона в Рио-де-Жанейро, то есть до 1808 года, в Бразилии не было ни библиотек, ни каких-либо культурно-просветительских организаций, ни собственной печати. Не существовало никаких школ (кроме иезуитских), не говоря уже о высших учебных заведениях, и только сыновья наиболее богатых родителей могли получить образование в Европе.