Избранные произведения
Шрифт:
«Довольно! Кажется, время обедать», — сказал я себе.
Я сунул руку в жилетный карман — часов как не бывало. Последнее разочарование! Кинкас Борба украл их, обнимая меня.
Глава LXI
РЕШЕНИЕ
Обедал я невесело. И не пропажа часов была тому виною, а не покидавший меня образ похитителя, и детские воспоминания, и сравнения, и выводы… За супом во мне начал распускаться болезненный желтый цветок из XXV главы; я быстро покончил с обедом и побежал к Виржилии. Виржилия была моим настоящим, и я спешил найти в ней утешение от неприятных мыслей, вызванных встречей с прошлым. После беседы с Кинкасом Борбой
Я вышел из дому, но было рано; у Виржилии, должно быть, еще обедали.
Меня преследовал образ Кинкаса Борбы; я решил пойти на бульвар, чтобы разыскать его. Я остро ощущал необходимость спасти, возродить моего школьного друга. На бульваре его не оказалось. Расспросив сторожа, я получил ответ, что «этот бродяга» действительно иногда тут бывает.
— В котором часу?
— Когда как.
Мне очень хотелось встретить его, и я дал себе обещание прийти сюда еще раз. Сердце мое исполнено было желанием вытащить Кинкаса Борбу из грязи, убедить его трудиться, помочь ему снова почувствовать себя человеком. Понемногу ко мне вернулось хорошее расположение духа; я успокоился, повеселел, залюбовался собой… Тут как раз стемнело, и я пошел к Виржилии.
Глава LXII
ПОДУШКА
Я пошел к Виржилии и быстро забыл Кинкаса Борбу. Виржилия служила моей душе подушкой — мягкой, надушенной пуховой подушкой в кисейной наволочке, обшитой брюссельскими кружевами, на которой можно было отдохнуть от всех неприятностей, от всех докучных или даже болезненных ощущений. В этом и состоял смысл существования Виржилии. Мне понадобилось всего каких-нибудь пять минут, чтобы забыть Кинкаса Борбу; пять минут взаимного созерцания, пожатие руки — и поцелуй. И образ Кинкаса Борбы исчез бесследно… О жалкий осколок прошлого, лишай на сверкающем теле жизни, что мне за дело до твоей участи, до того, что все гадливо от тебя отворачиваются? У меня есть божественная подушка, и я могу склонить на нее голову и забыться.
Глава LXIII
БЕЖИМ!
Забыться! Но, увы, ненадолго. По прошествии трех недель я, придя к Виржилии, — это было в четыре часа дня, — застал ее в расстройстве и унынии. Она не хотела сказать мне, что с нею, но я настаивал.
— Боюсь, Дамиан что-то заподозрил. Он ведет себя так странно… Не знаю… Со мной он мил, как всегда, но выражение глаз его меня пугает. Я стала дурно спать и сегодня ночью проснулась от страха: мне снилось, будто Дамиан хочет меня убить. Верно, все это мнительность, но я чувствую, он меня подозревает…
Я, как мог, старался ее успокоить; я предположил, что странности Дамиана объясняются всего лишь очередными политическими неурядицами. Виржилия согласилась со мной, но нервное возбуждение ее не покидало. Мы сидели в гостиной, выходившей окнами в сад, где мы с Виржилией впервые поцеловались. Ветер, залетавший в открытое окно, надувал шторы, я смотрел, как они колыхались, и не видел их: к моим глазам был приставлен бинокль воображения, и я различал вдали наш дом, нашу жизнь, наш мир, в котором Лобо Невесу не было места ни в качестве мужа, ни в качестве блюстителя морали, ни в любом другом качестве, каковое препятствовало бы свободному проявлению наших чувств. Эта мысль опьяняла меня; в самом деле, если исключить общество, мораль и мужа, мы с Виржилией очутились бы в раю.
— Виржилия, — сказал я ей, — я хочу тебе кое-что предложить.
— Что именно?
— Ты меня любишь?
— О! — порывисто вздохнула она, обвивая руками мою шею.
Виржилия любила меня страстно; восклицание ее дышало искренностью. Ее руки обнимали
— Для чего?
— Для того, чтобы бежать со мной. Мы уедем туда, где нам будет хорошо и спокойно, у нас будет дом, большой или маленький, как ты захочешь, в деревне или в городе, в Европе или где тебе понравится; там нам никто не станет досаждать, ты не будешь никого бояться, и мы будем жить друг для друга… Ты согласна? Бежим… Рано или поздно все раскроется, и тогда ты погибла, слышишь — погибла; ты умрешь, и он тоже умрет, потому что, клянусь тебе, я его убью.
Я замолчал. Виржилия была бледна как смерть, она высвободила свои руки из моих и присела на канапе. Несколько минут она сидела, не говоря ни слова, то ли мучимая необходимостью выбора, то ли напуганная грозящими ей разоблачением и гибелью. Я подошел к ней, стал ее уговаривать, расписывая все прелести нашей будущей жизни вдвоем, без ревности, страха и горестей. Виржилия молча меня слушала, потом сказала:
— От него не скроешься. Он поедет за нами и все равно убьет меня.
Я стал доказывать ей, что все это вздор. Мир достаточно велик, а я достаточно богат для того, чтобы мы могли уехать далеко отсюда, туда, где воздух чист и много солнца; туда, куда он не доберется, к тому же только одержимые страстью способны на такие безумства, а он не столь уж сильно ее любит, чтобы разыскивать по всему свету. Лицо Виржилии выразило удивление и даже негодование; она пробормотала, что муж любит ее без памяти.
— Может быть, — сухо произнес я, — может быть.
Я отошел к окну и принялся барабанить пальцами по подоконнику. Виржилия окликнула меня, но я даже не повернул головы: я не в силах был справиться со вспыхнувшей во мне ревностью и, кажется, задушил бы ее мужа, попадись он только мне под руку… И вот именно в эту минуту в саду показался Лобо Невес. О, не трепещи, побледневшая читательница, успокойся: я не намерен запачкать эту страницу даже каплей крови. Увидев Лобо Невеса из окна, я приветствовал его дружеским жестом и какой-то любезной фразой; Виржилия поспешно покинула гостиную; ее муж появился там три минуты спустя.
— Вы здесь давно?
— Нет.
Мрачный, встревоженный, он по привычке рассеянно переводил взгляд с одного предмета на другой и оживился только при виде вбежавшего в гостиную сына, своего любимца, будущего бакалавра из VI главы; он взял его на руки, подбросил в воздух, потом крепко расцеловал. Я ненавидел мальчишку и отошел подальше от них обоих. Виржилия вернулась в гостиную.
— Уф! — вздохнул Лобо Невес, тяжело опускаясь на софу.
— Устали? — спросил я.
— Ужасно, и все пустая трата времени: сначала заседание в палате, потом встреча на улице. А теперь еще предстоит… — подчеркнуто произнес он, взглянув на жену.