Избранные рассказы
Шрифт:
— Это евстахиева труба, милая. Очень нежный орган, расположенный у нас в ухе. Он не выносит музыки.
— О, я и не знала!
— Именно так. Он попросту разрушается от нее, сестрица. Тебе придется улететь отсюда, чтобы не слышать больше этих проклятых песен.
— Выходит, цикада во всем виновата?
— А кто еще распевает у нас тут, милая? Разве другие поют так громко?
Ему бы добавить: «…и так прекрасно», — но этого он не сказал, хоть убей.
Потом алькальд пошел к улиткам,
— Как поживаешь, сестрица улитка?
— Да, как видите, неплохо, сеньор.
— А как твой новый дом?
— Строго по мерке, сеньор.
— Ну что ж, в дождь он тебе пригодится.
— Конечно, вода стекает по раковине, и внутрь не попадает ни капли. Только вот беда: целыми днями придется сидеть взаперти. Страшный грипп гуляет вокруг.
— А звуки внутрь хорошо проникают?
— Прекрасно. Мы это учитываем при постройке домов.
— Вот беда-то! Это же очень опасно!
— Опасно?
— Тебя разорвет, милая.
— Как так? Что вы говорите?
— Музыка, моя дорогая, музыка — это не что иное, как повторение звуков высокой частоты.
— Частоты?
— Конечно. А твой дом-раковина — настоящий лабиринт, где увеличивается частота высоких звуков.
— Звуков?
— Ну, а она все надрывается. На минуту и то не умолкнет, знай себе поет да поет.
— Цикада, сеньор?
— Конечно цикада. Так она всех нас переморит. Ты даже из дома не выберешься, чтобы хоть умереть на солнце. Никто про тебя не узнает, так и останешься лежать внутри, холодная, оледенелая.
И бедная улитка, совсем испугавшись, хлопнула дверью, запираясь в раковине, а злодей-жук потихоньку улыбался, представляя себе, как на робкий народец подействует разлитая им отрава.
И такого страху нагнал он на жителей селения, что вскоре они совсем перестали слушать цикаду.
Однажды утром, решив, что пришел час свершить задуманное, сеньор алькальд в сопровождении четырех червяков вооруженной охраны появился у ее дома.
— Именем закона, ты арестована, красавица.
— Какого закона? — спросила цикада.
— Именем акустического закона, — торжественно произнес алькальд, разворачивая бумагу с множеством штемпелей и печатей.
Вряд ли стоит объяснять, что вечером того дня да и в последующие вечера темными оставались окна в домике юной цикады.
Так прошла зима. Маленькие жители селения больше не слышали песен, и не раз чья-нибудь тяжелая рука больно шлепала ребятишек, которые, не понимая, за что их так жестоко наказывают, плакали навзрыд. Снова наступила весна, и вот однажды вечером, темным дождливым вечером, в селении случилось такое, о чем никто и подумать не мог. Вдруг страшный хохот, от которого обрушилось три дома, сотряс воздух и само
— Ха! Ха! Ха! Вот она я!
На вершине горы, в расщелине которой лепилось селение, показалась голова огромной жабы, будто плетью щелкавшей огромным языком.
— А ну, живо сдавайтесь все!
Обитатели селения даже сдвинуться с места не могли от ужаса, но потом собрался комитет и принялся размахивать белым лепестком. Во главе комитета, дрожа с головы до зазубренных лап, стоял алькальд.
— Сеньора, чем мы можем служить вашему превосходительству?
— Разнообразной и вкусной едой.
— Но нас не так уж много, ваше превосходительство, на полтарелки и то не хватит. — И, едва живой от страха, алькальд низко поклонился жабе.
Только пчелы не задрожали, потому что они много работают и знают, что такое борьба. Вперед выступила одна пчелка, бесстрашно крикнув:
— Послушай, ты, жаба! Ты влезла на гору, где стоит свободное селение.
— Вот еще, подумаешь, какое дело, — возразила жаба, немного помолчав.
— Думай не думай, а злые дела недолго живут.
— Ну, это мы еще посмотрим. — И жаба угрожающе двинулась вперед.
Но маленькие обитатели селения попрятались в норки, и жаба осталась ни с чем. Тогда, совсем раздувшись от злости, она заревела:
— Даю вам два часа на размышление! Или сдавайтесь, или я сотру вас с лица земли!
И вот часы принялись отсчитывать минуты и секунды. Наступил долгий, разукрашенный яркими красками вечер, который, казалось, станет последним для обитателей горного селения; стемнело, на небе зажглись звезды.
— Мы должны как можно скорее что-нибудь предпринять, — нервно суетился алькальд, пока наконец пчела не дала ему отпор:
— Ну уж вы-то ничего не должны предпринимать.
— Я ваш алькальд!
— Вы были алькальдом, — отрезала пчела, — но с тех пор, как вы назвали превосходительством эту скотину, вы уже не алькальд.
— Правильно, правильно! — проверещали сверчки.
Алькальд опустил голову, и все сразу увидели, что цилиндр ему велик, а жезл короток.
— Мы должны бороться, — продолжала пчела. — У кого есть план или какая-нибудь мысль?
Большая черная муравьиха выползла вперед и произнесла:
— Братья, чудовище влезло на гору, но за спиной у него ущелье. Если подкопать землю сзади, жаба свалится в пропасть.
— Браво! Чудесно! Лучше не придумаешь! — закричали все.
Но пчела, поразмыслив, сказала:
— Нет, это невозможно: жаба увидит, как мы огибаем гору.
— Пожалуй, правда, — согласилась муравьиха, а рыжий муравей вытер платком холодный пот со лба.
— Так что же нам делать? — прошептал юный сверчок; он был еще совсем белый, потому что жил под камнем.