Избранные рассказы
Шрифт:
— Знаешь, — начал мальчик, понурив голову, — а вдруг соленая вода… Ведь мои ноги… Тетя говорит, что…
Но белая лошадка не стала его переубеждать. Она подошла к нему маленькими шажками, опустилась рядом на колени и сказала:
— Снимай всю одежду и садись на меня.
Алехандро так и сделал. И остался нагишом — таким, каким явился в этот мир, которому так не хватает белых лошадок. Он сел на своего четвероногого друга, лошадка прыгнула в воду и поплыла, а мальчик сначала держался за ее гриву, потом — за хвост, и оба радостно смеялись.
Вряд
Тогда лошадка сказала:
— Садись, пора возвращаться.
Алехандро прыгнул на нее, и они снова помчались под звездным небом, прискакали в город и очутились у знакомого окна. Там мальчик расстался с лошадкой, на прощанье крепко-крепко поцеловав ее в лоб.
И лошадка сказала:
— Ни о чем не печалься. Мы еще встретимся и вместе поскачем, но запомни, отныне ты будешь приходить ко мне.
— Хорошо, — ответил Алехандро и увидел, как лошадка направилась к карусели и заняла свое место среди других лошадей.
На следующий день, под вечер, в дом пришел доктор, справиться о здоровье мальчика. И тетя, сияя от счастья, сказала, что мальчик пошел на карусель. Доктор, хотя он был добрым, старым и мудрым человеком, от удивления даже вскочил на ноги:
— Но ведь он еще не может ходить!
— С утра ушел, — сказала тетя, а доктор, взглянув через окно на карусель, снова опустился в кресло:
Ну и ну! Непостижимо! Видно, мои лекарства и в самом деле помогли.
1974.
Свидетельство
(Перевод Р. Линцер)
Пожалуй, это рассказ.
С чего бы начать? Как рассказать обо всем просто, без прикрас? Право, это нелегко.
Когда-то возник у меня замысел. Я задумал создать в литературе мир, где все, сделанное из дерева, снова зазеленеет. Другими словами, дерево победит смерть, принесенную либо топором, либо долотом резчика.
Представляете себе? Возьмем, например, трость; вообразите, сколько людей на нее — старую, высохшую — опирались, сколько дорог она исходила, и вдруг или же постепенно эта трость опять оживает. И возможно, потом, среди ночи, стоя в подставке для палок и зонтов, она зацветет и выбросит новый листок, колеблемый ветром. Подумайте о стуле, снова благоухающем былым красным деревом, или о старом кресле-качалке из махагуа, неожиданно породившем нежный желто-красный цветок среди свежих листьев.
А оконная рама, зашелестевшая зелеными побегами? И сквозь них проникает ветерок и солнечный свет.
Входная дверь пустит корни, и они раскинутся в земле под тротуаром.
Или в дальних полях старая рукоять плуга однажды ночью разольет в воздухе аромат апельсинового цветка.
И вот все, что только ни есть деревянного на свете, вдруг воскреснет и вернется к прежней своей судьбе.
«Ну и что из того, — подумал я, — что хорошего может почерпнуть литература из этого удивительного чуда? Где же непременная общественная роль автора, который, пользуясь всей прелестью и силой слова, призывает к добру или злу других и самого себя? Неужели достаточно красоты ради красоты? И литературе нашего времени пристало говорить о дереве ради дерева?»
Нет, не могу я удовлетвориться формой ради ее своеобразия и поэтичности. Все эти доводы я привел себе и убил рассказ, так и не породив его.
Три года я не был в родном городке. И однажды вернулся. Как объяснить это теперь? Как рассказать?
Перед моим домом стояло старое сухое дерево. Продержалось оно — прямое, толстое — наверное, лет пятнадцать; все потемнело, растрескалось от северных ветров и жары. Уцелел только ствол и обрубки двух ветвей. Оно было тут всегда, с тех пор, как мы сюда переехали, еще до рождения дочек.
Вдруг я увидел его из окна машины и обомлел. Оно цвело крупными желтыми и красными подсолнечниками.
И не только оно: оглядевшись вокруг, я заметил, что даже на деревянных столбах появились цветы, да не какие-нибудь, а голубые колокольчики. Больше того — металлические решетки, проволока, вся улица были усеяны гвоздиками, розами и чудо-цветом.
Тогда шофер, заметив, как я поражен, сказал:
— В этом году мы украсили город цветами, чтобы встретить праздник нашей Революции.
Поняли вы теперь? Все, о чем бы я ни написал, будет свидетельством моего времени. Но как рассказать об этом? Очень нелегко, однако именно так оно и есть.
1975.
Ложь бывает разная
(Перевод А. Казачкова)
Эту историю мне поведал двоюродный брат Альбио. Я передам ее слово в слово, без прикрас.
В ту пору занесло нас в окрестности Топеса. Коней мы гоняли на водопой к Сальто-дель-Кабурни, и однажды, едва мы расположились в тени густых зарослей бамбука, брат стал рассказывать:
— Теперь — другое дело, теперь везде дороги и кооперативы, школы и много всего, чего тогда не было. А раньше, когда Дамасо и Контино жили каждый сам по себе и еще не знали друг друга, селения вокруг казались вымершими — одна нищета да палящее солнце. Нездешние они были, но сюда их привела все та же нужда. Пока расчистишь поле, из сил вконец выбьешься, а потом жди шесть лет — глядишь, и примутся твои кофейные деревца. Тут заявляется управляющий с жандармами, и, делать нечего, уходишь несолоно хлебавши на новое место, — всю жизнь гонят тебя дальше и дальше в гору, чуть ли не до самых вершин. Все рубишь лес да выжигаешь уголь или опять высадишь кофейные деревца там, наверху, где у земли нет другого хозяина, кроме ветра.