Избранные сочинения в 9 томах. Том 2: Следопыт; Пионеры
Шрифт:
Несколько могиканских семейств после долгих блужданий пришли искать приюта у костров племени делаваров, от которых они вели свое происхождение. К этому времени делаварам пришлось согласиться на то, чтобы их старинные враги ирокезы назвали их «женщинами». Не добившись первенства с помощью войны, ирокезы прибегли к хитрости и предложили делаварам заниматься мирным трудам, доверив свою защиту «мужчинам», то есть воинственным шести племенам. Такое положение сохранялось до провозглашения независимости колоний, когда ленни-ленапы смело разорвали этот договор, заявив, что они снова стали мужчинами.
Однако внутри индейских племен господствует полная демократия, и всегда находились воины, не желавшие подчиняться решению вождей. А когда к делаварам, отчаявшись прогнать белых со своей земли, пришли искать
Среди этих могикан выделялся один род, знаменитый своей доблестью и всеми другими качествами, которые де-дают индейца героем в глазах его соплеменников. Но война, время, голод и болезни безжалостно истребляли его членов, и теперь в дверях зала Мармадьюка Темпла стоял последний отпрыск этого великого рода. Он уже давно жил среди белых, помогал им во время войн, которые они вело, и, так как в те дни, когда его услуги были им особенно нужны, они окружили его большим почетом, он даже крестился, получив имя Джон. Во время последней войны он потерял всех своих близких и друзей, и, когда его уцелевшие соплеменники погасили свои костры в долине Делавара, он не последовал за ними, твердо решив, что его кости будут покоиться в той земле, где так долго жили его предки, не зная над собой никакого ярма.
Однако в горы, окружающие Темплтон, он пришел совсем недавно. Больше всех привечал его здесь Кожаный Чулок, но это никого не удивляло, потому что старый охотник вел жизнь, немногим отличную от первобытной жизни индейцев. Они поселились в одной хижине, ели одну и ту же пищу, посвящали свое время одним и тем же занятиям.
Мы уже упоминали, что старому вождю дали при крещении имя Джон, но, разговаривая с Натти на языке делаваров, он называл себя Чингачгук, что в переводе означает «Великий Змей». Это имя он заслужил в юности своими военными подвигами и доблестью, но, когда время избороздило его лоб морщинами и к нему пришло одиночество, последние делавары, его сородичи, которые еще не покинули верховьев своей реки, дали ему печальное имя — Могиканин. Может быть, оно будило в груди этого обитателя лесов горькие воспоминания о его погибшем племени, но, как бы то ни было, он почти никогда не называл себя так, за исключением особо торжественных случаев; однако поселенцы, по обычаю белых, соединили имя, данное ему при крещении, с туземным именем и называли его Джоном Могиканином или еще проще — индейцем Джоном.
Долго прожив среди белых, могиканин усвоил некоторые их обычаи, но сохранил при этом большинство своих прежних привычек. Несмотря на мороз, голова его была непокрыта, и прямые черные волосы падали на лоб и щеки, скрывая их, словно густая вуаль. Тем, кто знал, кем он был прежде и чем стал теперь, иной раз казалось, будто он нарочно прячет за этой траурной завесой горе и стыд гордой души, тоску по утраченной славе. Лоб его был высок и благороден, а ноздри прямого римского носа и на семидесятом году жизни раздувались и трепетали так же, как в юности. Рот у него был широкий, но тонкие губы, которые почти всегда оставались крепко сжатыми, были очень выразительны и свидетельствовали о сильной воле. Когда они приоткрывались, за ними сверкали белые и ровные зубы. Подбородок у него был тяжелый, но округлый, а скулы сильно развиты — особенность, характерная для всей краснокожей расы. Глаза его были невелики, но, когда он, остановившись на пороге, обвел взглядом ярко освещенную прихожую, в них вспыхнуло черное пламя.
Заметив, что люди, окружающие молодого охотника, смотрят на него, могиканин сбросил с плеч одеяло, прихваченное на талии поясом из березовой коры, так что оно прикрыло гетры из недубленой оленьей шкуры.
Он медленно прошел по большому залу, и зрители невольно залюбовались величественной грацией его неторопливой походки. Плечи и грудь его были обнажены, и среди старых боевых рубцов поблескивала подвешенная на ремешке серебряная медаль с профилем Вашингтона, которую он постоянно носил на шее. Плечи его были широки и сильны, но красивым тонким рукам не хватало мускулов, которые может породить только тяжелый труд фермера или кузнеца. Кроме медали, на нем не
Когда этот сын лесов приблизился к маленькому обществу, все расступились, пропуская его к молодому охотнику. Индеец несколько минут молча разглядывал рану на плече юноши, а потом устремил гневный взгляд на лицо судьи. Тот был немало этим удивлен, так как привык к обычной кротости и смирению старика. Но он все-таки протянул ему руку со словами:
— Добро пожаловать, Джон. Этот молодой человек, повидимому, очень верит в твое искусство и, дожидаясь тебя, не позволил даже уважаемому доктору Тодду перевязать свою рану.
Тут наконец индеец прервал свое молчание. Он говорил на языке белых довольно грамотно, но глухо и гортанно.
— Дети Микуона не любят крови, и все же Молодого Орла поразила рука, которой не подобает творить зло.
— Могиканин Джон! — воскликнул судья. — Неужто ты думаешь, что я могу по доброй воле пролить человеческую кровь? Постыдись, Джон! Ведь ты же христианин и не должен давать волю таким дурным мыслям.
— Злой дух иной раз вселяется и в самые добрые сердца, — возразил индеец. — Но мой брат говорит правду: его рука никогда не проливала человеческой крови. Даже в те дни, когда дети Великого английского отца убивали его сородичей.
— Ужели, Джон, — проникновенно оказал мистер Грант, — ты забыл заповедь спасителя — «не судите, да не судимы будете»? Зачем бы стал судья Темпл стрелять в этого юношу, которого он совсем не знает и который не причинял ему никаких обид?
Джон почтительно выслушал священника, потом протянул руку и торжественно сказал:
— Он не виноват. Мой брат не хотел этого сделать.
Мармадьюк пожал протянутую ему руку с улыбкой,
показывавшей, что он не сердится на индейца за его подозрения и только удивляется им. Все это время раненый переводил взгляд со своего краснокожего друга на судью, и на его лице были написаны живейший интерес и недоумение.
Обменявшись рукопожатием с судьей, индеец немедленно принялся за дело, ради которого пришел сюда. Доктор Тодд нисколько не был обижен этим посягательством на его права. Он охотно уступил свое место новому врачевателю с таким видом, словно был только рад подчиниться капризу пациента, поскольку самая трудная и опасная для его здоровья часть дела осталась теперь позади, а наложить повязку может даже малый ребенок. Он не преминул шепотом сообщить об этом мосье Лекуа:
— Хорошо, что пуля была извлечена до прихода индейца, а перевязать рану сумеет любая старуха. Этот юноша, как я слышал, живет в хижине Натти Бампо и Джона, а мы, врачи, должны считаться с прихотями пациента — конечно, соблюдая меру, мусью, соблюдая меру.
— Certainement [163] , — ответил француз. — Вы есть превосходный врач, мистер Тодд. Я соглашаюсь: каждая старая дама сумела бы докончить то, что вы так искусно начали.
Ричард, в глубине души питавший большое почтение к познаниям индейца во всем, что касалось ран, и на этот раз, как обычно, не пожелал оставаться скромным зрителем. Подойдя к нему, он сказал:
— Саго, саго, Могиканин! Саго, мой добрый друг! Я рад, что ты пришел. Самое лучшее — чтобы нулю вынимал ученый врач вроде доктора Тодда, а рану лечил туземец. Помнишь, Джон, как мы с тобой вправляли мизинец Натти Бампо, который он сломал, когда полез за убитой куропаткой на скалу и сорвался? Я до сих пор не знаю, кто убил эту куропатку, Натти или я. Он, правда, выстрелил первым, и птица полетела вниз, но потом выровнялась, и тут выстрелил я. Конечно, это была моя добыча, да только Натти заспорил: дескать, рана для дроби слишком велика, а он, видите ли, стрелял пулей! А ведь мое ружье не разбрасывает дроби, и когда я стрелял по мишеням, то не раз оставалась одна большая дыра, точь-в-точь как от пули. Хочешь, я буду тебе помогать, Джон? Ты ведь знаешь, что я разбираюсь в таких вещах.
163
Разумеется (франц.).