Избранные труды. Теория и история культуры
Шрифт:
Первым и главным признаком таких антиобедов была скромность. В отличие от ночных многочасовых пиров нуворишей такая сепа бывала недолгой. Гораций предлагает другу коротать с ним время за столом «до вечера» 77. Плиний, соглашаясь принять приглашение на такой обед, ставит условие: «Он должен быть коротким» 78. Меню здесь может быть сколь угодно разнообразным, но оно никогда не бывает слишком обильным, а главное, в нем необычно большую роль играют свежая зелень, только что сорванные плоды и овощи, сообщающие всей трапезе скромное изящество и естественность, близость к природе: «И дешевый латук, и лук пахучий… и капусты зеленой в черной плошке, что я только что снял со свежей грядки», на десерт — вяленый виноград, груши, каштаны, а если гость после обеда захочет еще выпить, то на закуску пойдут
Особый характер носили на таких дружеских пирушках и развлечения. То было либо музицирование на флейте, на лире, либо исполнение классических стихов:
Пенье услышим творца «Илиады» и звучные песни Первенства пальму делящего с ним родного Марона 80.
Подчас подобный обед знал только один вид развлечения — так называемую «сократическую беседу», то есть разговор на философские, литературные или даже повседневные темы, но обязательно живой и остроумный, в котором собеседники состязались в находчивости. На обедах такого рода достигалось то, что декларировалось как цель совместной трапезы на буйных и неаппетитных пирах описанного ранее типа, но там никогда не получалось, — создание атмосферы искренней приязни, дружеской солидарности, духовной радости. Она царит на многочисленных пирушках, с такой любовью описанных Горацием, ее считал главным на своих обедах Плиний.
Восемь часов возвещают жрецы фаросской Телицы,
И копьеносцев идет новый сменить караул.
533
В термах приятно теперь, а в час предыдущий в них слишком
Душно бывает, а в шесть — в бане Нерона жара.
Стелла, Каний, Непот, Цериалий, Флакк, вы идете?
Ложе мое для семи: шесть нас, да Лупа прибавь.
Ключница мальв принесла, что тугой облегчают желудок,
И всевозможных приправ из огородов моих…
Ломтики будут яиц к лацерте, приправленной рутой,
Будет рассол из тунцов с выменем подан свиным.
Это закуска. Обед будет скромный сразу нам подан:
Будет козленок у нас, волком зарезанный злым,
И колбаса, что ножом слуге не приходится резать,
Пища рабочих — бобы будут и свежий салат;
Будет цыпленок потом с ветчиной, уже поданной раньше
На три обеда. Кто сыт, яблоки тем я подам
Спелые вместе с вином из номентской бутыли без мути,
Что шестилетним застал, консулом бывши, Фронтин.
Шутки без желчи пойдут и веселые вольные речи:
Утром не станет никто каяться в том, что сказал… 81
В многочисленных описаниях такого рода пирушек обращает на себя внимание сознательное противопоставление их богатым и безвкусным обедам, с которыми мы познакомились выше. Были даже исследователи, видевшие в «сравнении пиров» одну из устойчивых тем римской литературы 82. Уже Цицерон писал о том, что его обеды строятся как контраст к пирам богатых вольноотпущенников 83. У Горация горожанин, мечтающий о радостях сельской жизни, говорит, что, если есть у него домашняя трапеза, «тогда не надо ни лукринских устриц мне, ни губана, ни камбалы» 84. Целая сатира Ювенала (одиннадцатая), несколько писем Плиния 85, два стихотворения Марциала 86, тирады Сенеки 87разрабатывают ту же тему. Скромный дружеский обед переставал быть фактом гастрономии и быта. В своем противопоставлении пьяным безобразным ночным пирам он становился выражением осознанной жизненной позиции.
Смысл ее обусловлен тем, что эти простые дружеские пирушки были, по всему судя, в большей мере мечтой, игрой или позой, чем фактом повседневной действительности. Гораций описывает «пир, достойный богов», который он устроил бы в своем сельском доме для хороших друзей, где веселые рабы подавали бы простую здоровую пищу, а сотрапезники беседовали бы о добре и зле, о дружбе и добродетели, если бы… он не жил постоянно в Риме и не терял день за днем в городской суете 88. У Вергилия поэтичный застольный отдых под шум говорливого ручья, среди цветов в саду,
534
где подается «вино, по смоленым кувшинам разлито», а к нему — в корзинах сыр, сочащийся влагой, сливы, каштаны и «сладкие рдеющие яблоки», - всего лишь обещание, реклама, которой заманивает распутная и пьяная трактирщица гостей в свою «дымную таверну» 89. Противоречие между теплыми, простыми, дружескими «пирами, достойными богов», и реальной жизнью было настолько очевидным, что сами их защитники и участники ясно отдавали себе в нем отчет и не удерживались порой в своих описаниях от иронии. Патриархальную сельскую жизнь с ее простой и здоровой пищей прославляет ростовщик в промежутке между своими финансовыми махинациями 90. Живописав прелести дружеского обеда, ревнитель римской старины под конец признается, что сам он вряд ли мог бы выдержать подобные трапезы дольше нескольких дней 91. В то же время обеды этого типа, бесспорно, происходили, и часто; нет никаких оснований видеть в бесчисленных их описаниях одни лишь выдумки, хотя противоречие их с развитием жизни, с господствующим вкусом времени очевидно. Модусом их существования и формой преодоления этого противоречия была стилизация — явление, играющее столь значительную роль в римской культуре конца Республики и Ранней империи, составляющее одну из главных их характеристик.
В том состоянии патриархальной бедности, простоты и равенства, гражданской и дружеской солидарности, которое столетиями рассматривалось в Риме как норма и высшая ценность родной истории, всегда было заключено определенное противоречие с развивающейся, исполненной напряженных социальных конфликтов жизнью. В условиях Рима I в. до н. э. — I в. н. э., пока основой всякой морали и всякой ценности оставалась верность исходным порядкам общины, а ход времени и неотделимое от него развитие наглядно разрушали их, справляться с этим противоречием можно было несколькими путями. Один из них состоял в том, чтобы его констатировать без больших раздумий.
Стилизованные дружеские пирушки были отражением другой возможной здесь позиции. В основе бытовой стилизации лежит верность норме, но такой, которая перестала или перестает ею быть, следовать которой поэтому все-таки можно и нужно, но лишь почувствовав одновременно и еще ее привлекательность, и уже ее несерьезность, то есть с известной иронией. Стилизованный быт образует особую сферу, где соединяются стремление воспроизвести ушедшие формы существования с осознанием невоз-вратимости их былого, подлинного смысла, ощущение всей необратимости хода времени — с попытками его задержать либо
535
при помощи эстетической игры, либо в надежде, что все-таки, может быть, как-нибудь… Ирония и самоирония, нетвердая вера и наивная надежда звучат здесь еще единой мелодией.
Значение так понятого принципа стилизации — а вместе с ним и интересующих нас сейчас стилизованных дружеских застолий — выходит далеко за рамки быта как такового. Как оратор, как философ и государственный деятель, Цицерон к концу жизни ясно понял всю невозвратимость римской городской республики с ее набором ценностей и оплакал ее «сильнее и дольше, чем любая мать своего единственного сына» 92. Но в эти же годы он для себя воссоздал ее в стилизованной атмосфере своих поздних диалогов, где проблемы государства решаются не проскрипциями, захватом власти или драками на форуме, а в беседах людей государственных и в то же время интеллигентных, порядочных, образованных, на их скромных и изящных виллах или в уютном садике городского особняка. Очень много лет спустя, во II в. н. э., простые жители империи, никогда не читавшие Цицерона, собирались в своих «коллегиях простых людей» на совместные трапезы, испытывая, хотя и совсем по-другому, те же самые чувства. Их обеды не имели уже ничего общего с теми «харистиями», о которых когда-то писал Валерий Максим, но потребность в sacra mensae, в том, чтобы ощутить себя среди necessariae personae, оставалась, и они удовлетворяли эту потребность, записывая в уставе своих трапез те же правила поведения, почти теми же словами, радуясь и веря им и в то же время ясно понимая, что вряд ли окружающая действительность, разобщенная, грубая и нищая, может им соответствовать: «А если у кого есть какая жалоба или сообщение, пусть доложит об этом в собрании, дабы в мире и радости угощались мы в торжественные дни» 93. Вне такого стилизованного бытия, условного, чуть грустного и чуть не всерьез, непонятны не только дружеские обеды Мар-циала и его сотрапезников, но и самые разные проявления всей этой культурной эпохи — многие оды Горация, весь мир римской элегии и особенно Проперция, пейзажные фрески Кампании, даже «Диалог об ораторах» Тацита, да и сама атмосфера принципата, где стилизовался под civitas Romana все дальше уходивший от нее Рим.