Издержки хорошего воспитания
Шрифт:
— Он в котором цирке работает?
— Он уже умер.
— Понятно, сломал шею, когда крутил этот номер. Я тут вчера сидел и думал: уж ты-то свою точно сломаешь.
— Вот так! — сказал Хорас, раскачался на трапеции и показал еще раз.
— И плечевые да шейные мышцы у тебя это выдерживают?
— Сперва было туго, но я за неделю сумел поставить под этим «quod erat demonstrandum». [20]
— Гм!
Хорас еще немного покачался на трапеции.
20
«Что
— А выступать ты никогда не думал? — осведомился толстяк.
— Никогда.
— Денежки-то немалые, если сможешь выдавать такие трюки и при этом не убиться.
— Я еще вот как могу, — объявил Хорас, и тут челюсть у толстяка отвалилась: он увидел, как Прометей в розовом трико еще раз посрамил богов и Исаака Ньютона.
На следующий вечер Хорас вернулся с работы и увидел, что Марша, довольно бледная, лежит на диване и дожидается его.
— Я сегодня дважды падала в обморок, — сообщила она без предисловия.
— Что?
— Да. Видишь ли, через четыре месяца у нас родится ребенок. Доктор сказал, я уже две недели назад должна была бросить танцы.
Хорас сел и задумался.
— Я, конечно, очень рад, — произнес он, — в смысле, я рад, что у нас будет ребенок. Но ведь это большие расходы.
— Я скопила двести пятьдесят долларов, — бодро сообщила Марша, — и мне еще должны за две недели.
Хорас быстренько подсчитал:
— Если прибавить мое жалованье, получается почти тысяча четыреста, и этого должно хватить на следующие полгода.
Марша заметно приуныла:
— Всего-то? Ну, я, конечно, могу найти еще на месяц песенный ангажемент. А в марте снова выйти на работу.
— Вот уж нет! — решительно объявил Хорас. — Ты будешь сидеть дома. Так, прикинем: будут счета от врачей, а кроме служанки, нам понадобится няня. Нам нужно больше денег.
— Нужно, — проговорила Марша устало, — только я не знаю, где их взять. Пора голове брать командование на себя. Плечи пошли на отдых.
Хорас встал и надел пальто.
— Ты куда?
— У меня появилась одна идея, — ответил он. — Сейчас вернусь.
Через десять минут, пока он шагал в направлении зала Скиппера, на него накатило безмятежное изумление, не приукрашенное никаким юмором: изумлялся он тому, что задумал предпринять. Как бы он вытаращился на самого себя еще год назад! Да и все бы вытаращились! Вот только если к вам в дверь постучалась жизнь и вы ей открыли, с ней вместе может войти множество непредсказуемых вещей.
Зал был ярко освещен, и, когда глаза Хораса свыклись с сиянием, он увидел задумчивого толстяка — тот сидел на груде матов и курил толстую сигару.
— Послушайте, — начал Хорас с места в карьер, — вы вчера серьезно говорили, что этими трюками на трапеции можно зарабатывать?
— Еще как! — изумленно подтвердил толстяк.
— Так вот, я все обдумал
Толстяк посмотрел на часы.
— Что же, — проговорил он, — тогда нужно повидаться с Чарли Полсоном. Он посмотрит на твои трюки, и через четыре дня у тебя будет ангажемент, ручаюсь. Сейчас поздновато, а завтра вечером я его приведу.
Толстяк выполнил обещанное. На следующий вечер явился Чарли Полсон и целый час изумленно наблюдал, как вундеркинд вычерчивает в воздухе невообразимые параболы, а на следующий вечер он привел с собой двоих крепышей, у которых был такой вид, будто они с самого рождения курили черные сигары и тихо, но страстно переговаривались о деньгах. В следующую субботу торс Хораса Тарбокса впервые был предъявлен широкой публике на гимнастическом празднике в Коулмен-стрит-гарденс. И хотя там собралось пять тысяч человек, Хорас совершенно не волновался. Он с раннего детства читал доклады в больших аудиториях и научился абстрагироваться.
— Марша, — проговорил он бодро в тот же самый вечер, — похоже, дела наши пошли на лад. Полсон говорит, что подыщет мне местечко в «Ипподроме», а это означает ангажемент на всю зиму. Ты же знаешь, «Ипподром» — это большой…
— Да, я вроде как слышала о нем, — прервала его Марша. — Только расскажи-ка поподробнее об этом своем трюке. Это не какое-нибудь там зрелищное самоубийство?
— Да ерунда это, — невозмутимо откликнулся Хорас. — С другой стороны, если рисковать и погибнуть ради тебя — это не самый желанный вид смерти. Назови мне какой приятнее, я хочу умереть именно так.
Марша потянулась к нему и крепко обвила руками его шею.
— Поцелуй меня, — прошептала она, — и назови «сердечко мое». Я очень люблю, когда ты говоришь «сердечко мое». А еще принеси мне книгу, чтобы было завтра что почитать. Только не Сэма Пипса, а что-нибудь занятное и несложное. А то я тут весь день с ума схожу от безделья. Думала даже писать письма, да только некому.
— А ты пиши мне, — предложил Хорас, — а я буду читать.
— Да куда мне! — вздохнула Марша. — Знай я подходящие слова, я написала бы тебе самое длинное любовное письмо на свете — и ничуточки бы не устала!
Прошло еще два месяца, и Марша все-таки очень устала, и несколько вечеров подряд перед публикой в «Ипподроме» представал очень встревоженный, сильно осунувшийся юный атлет. А потом на два вечера место его занял другой молодой человек, который вместо белого выступал в голубом, и аплодировали ему гораздо меньше. Через два вечера Хорас появился вновь, и те, кто сидел ближе к сцене, отметили, каким невыразимым счастьем сияло лицо юного акробата, даже когда он колесом крутился в воздухе, исполняя свой неповторимый, ошеломительный многократный оборот. После представления Хорас рассмеялся в лицо лифтеру и помчался в квартиру, перепрыгивая через пять ступенек, а потом на цыпочках прокрался в тихую комнату.