Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать
Шрифт:
— Припомните, как вы себя чувствовали, когда опаздывали?
— Скверно, конечно.
— Хорошо! — похвалил врач и продолжил: — А в выходной день любите поспать?
— Люблю, — признался Емельянов.
— Но, когда встаете, чувствуете себя нехорошо, правда? Вам кажется, что вы истратили на сон драгоценное время, когда могли сделать что-то полезное, ведь так?
— В общем-то да…
— Еще пример: есть книги, которые вы никак не можете прочесть, хотя собирались? Фильмы, которые не посмотрели? Музыка, которую не послушали? Люди, с которыми никак не встретитесь и не пообщаетесь? Или: гложет ли вас вина оттого, что вы
— Я делаю…
— Но хотели бы чаще и активнее, так? Хотели бы заняться бегом, ходить в бассейн через день и тому подобное. Так?
Емельянов не мог этого отрицать и кивнул.
— Идем дальше! — бодро воскликнул врач, настроение которого улучшалось в той же степени, в которой по ходу этого допроса ухудшалось настроение Емельянова. — Вас мучает даже то, что вы не полили вовремя цветок, неделю не вытирали пыль с подоконников, давно не говорили жене приятных слов…
— Я в разводе.
— Тем более! Короче говоря, мир вокруг вас перенасыщен предметами, объектами и людьми, перед которыми вы все время чувствуете себя виноватым! Но, если вы задумаетесь, не менее девяноста процентов этих предметов, объектов и людей не имеют никакого отношения к настоящим целям вашей жизни и вашей жизни вообще! — приговорил врач.
— Хм, — задумчиво сказал Емельянов. — Действительно. Знаете, у моих соседей всю жизнь была дача. Не просто дача — сад, огород. Всю жизнь там возились, что-то выращивали, мариновали, солили… И вот — старость, немощь. Ездить уже сил нет. Но как не ехать: земля не засеяна, не обработана! Едут, из последних сил гнутся на грядках. Возвращаются — проклинают все на свете. Им сын говорит: будьте, как люди, срубите все деревья, на них уже не растет ничего, перекопайте грядки, засейте все травой, будет газон, а вы лежите себе на травке и отдыхайте. А они ему: как это? зачем тогда и дача, если не сажать ничего? Получился тупик: дача с садом и огородом в могилу сводит, а уничтожить сад и огород — рука не поднимается. Сын придумал выход: уговорил их продать дачу. Они согласились. И успокоились. Не сразу, правда…
— Очень разумно, — одобрил врач. — Разумно — и именно то, что я хотел вам посоветовать. Образно говоря, продайте свою дачу. Понимаете, что я имею в виду? Отделите цели истинные от ложных. Но даже и там, где цели истинные, попробуйте отнестись к ним иначе. Проще. Проверьте их на истинность!
— Каким образом?
— Очень просто: попытайтесь не делать то, что якобы надо делать. И посмотрите, что получится. Уверяю вас, мир от этого не рухнет. А вы станете здоровее. При условии: учиться не испытывать чувства вины! Ну, и витамины еще попейте, не помешает.
Емельянов вышел от врача задумчивый.
Конечно, все, что он услышал, было для него не ново. Но впервые предстало в таком концентрированном и неприглядном виде.
Надо что-то делать, решил он.
И вот утро следующего дня. Емельянов, как всегда, проснулся в 06.45 (многолетняя привычка), хотел было встать, но подумал: вот она, возможность проверить истинность одной из моих целей — то есть работы. Нет, я люблю ее, но что изменится, если я опоздаю? Какая такая катастрофа произойдет? Если честно, никакой. Следовательно, можно еще поспать.
Спать не получалось. Подлое чувство вины сделало подушку жесткой, а одеяло сбившимся, тяжелым и неуютным. Подлые привычки манили к себе: выпить кофе, почистить зубы, побриться, позавтракать… И даже утренняя
То есть сразу же начались самоистязания. Но Емельянов не дал им поблажки. Он нарочно долежал в постели аж до девяти часов, хотя спать совершенно не хотелось.
Встал. Не спеша сварил кофе. Положил не две, а три ложки сахара (как всегда хотелось — но запрещал себе), постаравшись не ощутить чувства вины за пристрастие к сладкому. Потом пошел в ванную. Обычно он чистил зубы не меньше трех минут, но на этот раз задумался: гигиеническая убежденность им руководила или то же самое чувство вины, возникавшее, если на чистку зубов уходило меньше трех минут? Решил: половина на половину. И обошелся несколькими движениями щетки. Бриться же и вовсе не стал, пощупав щетину: ни лучше, ни хуже он от бритья не станет.
Потом позавтракал яичницей и начал было собираться, поглядывая на часы. И поймал себя на том, что торопится. И при этом уже придумывает причину опоздания, заранее делая приторно правдивое лицо.
Ему стало стыдно.
Скинув ботинки и пальто, он пошел в комнату, лег на неубранную постель (не убрал ее сегодня нарочно) и включил телевизор. Телевизор он и вечером не позволял себе смотреть, чувствуя себя виноватым, когда увлекался какой-нибудь глупой комедией или каким-нибудь идиотским боевиком. Но ведь хочется иногда посмотреть? Хочется! Вот и все.
Переключая каналы, он как раз набрел на одном из них на глупую комедию, а на другом на идиотский боевик. И стал смотреть оба фильма поочередно, переключая во время рекламы.
Время от времени прислушивался к себе: не терзает ли чувство вины?
Не терзает. Подползает, конечно, как приступ тошноты, но ничего, терпеть можно.
Тут позвонили с работы. Руководитель группы поинтересовался, где результаты тестирования по новому прибору ночного видения (заказ серьезный, от армии). Емельянов ответил: результаты не готовы, ибо он предупреждал — не раньше следующей недели.
— А вы заболели, что ли? — спросил руководитель.
— Да так как-то… — начал Емельянов, но осекся. Если он сейчас соврет, то незамедлительно вступит в силу комплекс вины. — Нет, не заболел.
— А что случилось?
— Да просто не пошел на работу.
Руководитель хмыкнул:
— Почему, интересно?
Емельянов собирался сказать, что не хочется, но опять уличил себя: это будет ложь. Ему хочется. Но нельзя.
— Просто не пошел — и все.
Не зная, как отнестись к такому заявлению, руководитель отнесся неопределенно:
— Бывает… Как появитесь, загляните ко мне.
— Обязательно, — заверил Емельянов, мысленно прибавив: ага, жди!
Ему стало весело.
А что если и завтра не пойти на работу? И послезавтра?
И он не пошел.
За эти дни с ним произошли разительные перемены, что подтверждает, господа реципиенты и доноры, подвижность или, научно говоря, лабильность нашей психики.
Он не брился, перестал чистить зубы, пил крепчайший кофе с тремя и даже четырьмя ложками сахара, чего всегда очень хотел и что всегда запрещал себя, наивно помышляя, будто сбережет здоровье, которого на самом деле осталось не так уж много. Да если бы и осталось — на кой оно ему? У него что, семеро по лавкам? Ему на Джомолунгму завтра взойти надо? Симфонию написать усидчивым и желательно здоровым трудом? Ничего подобного.