Изгнание из рая
Шрифт:
– Давай, давай, топай, мальчик!.. Приятных вам объятий!.. А что, – хлопнул Эмиль себя по лацкану пиджака, – сотовый у меня с собой, позвонить сейчас Лоре в Москву, ха-ха!.. сообщить, где мы ошиваемся… эх, как же хорошо на свете без жен, как они мешают, как надоели… и без них вроде бы – нельзя… за вас, дорогие!.. я поднимаю этот бокал мартини!.. Митька, только не женись, если она даже очень понравится тебе!.. я сам выберу тебе жену – хорошего рода, к примеру, из Риджино, из Аль Капоне, а-ха-ха-ха!..
Девушка в черной маске крепко взяла его за руку и повела. Митя ощущал под ногами щербатые ступени шаткой деревянной лестницы. Ему казалось – он попал на сотни лет назад. Они вошли в грязную, замызганную комнату с камином. Деревянные, оплетенные лозой стулья стояли около широкой низкой кровати, на которой валялась старая, вытертая шкура огромного волка. Где они только его отловили. В каких лесах. В Альпах, что ли. Да это же далеко на севере. Ну и что, охотники отстреляли, освежевали тушу, шкуру выдубили и высушили, в Венецию привезли. Девица подошла к нему и стала грубо, как мужик, расстегивать пуговицы на его пиджаке, рубахе. Это не он ее, а она его раздевала, и оторванные пуговицы и застежки летели в стороны, и губы ее под маской изгибались насмешливо, плотоядно.
– Фьямма, Фьямма… погоди… ты же измучаешь меня… О, черт, она же ничего не понимает… о, как с тобой хорошо… you are… beautiful…
Они сплетались на волчьей старой шкуре, голые, раскаленные, как раскаленный жидкий металл в доменной печи. Они лились горячей лавой, снова застывали, прижавшись друг к другу, сплетясь в безумном, страшном объятье. Она то подползала под него, то вскакивала на него верхом; она встала ногой на волчью оскаленную голову, согнув ногу в колене, и он, снизу, видел ее разверстое чрево, пух рыжих волос, обрамляющих красную, переливчатую, полную его вылившейся в крике и содроганьях влагой, жадную плоть, живую пещерку, раковину. Раковина. Мидии. Он вспомнил мидий, и как разламывал их грязными, черными, немытыми пальцами мальчишка в траттории. Фрутти ди маре. Он поднял голову. Припал губами к соли, влаге, трепещущим складкам горячей кожи. Она сжала ногами его голову, закрыв глаза, ощущая его жаркие губы, ласкающие ее горящее неукротимое нутро. Он не надевал на себя бездарный резиновый колпак. Она может забеременеть. Ну и отлично, родится итальянский ребеночек. Дитя куртизанки. Ее губы усмехнулись, отдули ото рта черные кружева. Она так и не сняла маску. А он и не настаивал.
Она упала на него, он снова проник к нее – глубоко, властно. Да, он изголодался. Он соскучился. Он еще не умер, не сдох; он еще хочет жить. Какая женщина. У него никогда не было так. Нет, было. Не думать об этом! Не думать! Иначе он провалится снова в бездну, в черную, пустую бездну, будет падать, цепляясь руками за звезды, за черный ветер…
Он стал толкать ее в чрево все сильнее, все жесточе; не прошло и пяти минут, как он опять забился в дрожи наслажденья, будто в падучей. Его губы искривились, по лицу ручьями тек пот.
– Fiamma, you are grandious woman…
– Не трудись, – услышал он внезапно над собой, в потном любовном мареве, чисто говорящий по-русски насмешливый голос. – Не трудись говорить по-английски. Ты устал. Отдохни. Теперь я поговорю с тобой. Нам есть о чем поговорить.
Она спрыгнула с него. В одну секунду, молниеносно, оделась. Черное платье снова сидело на ней, как влитое. Черная маска прилипала к вискам. Над губой выступили капельки пота. Щеки горели розово-малиновым, горячим румянцем.
– Моя тысяча, щенок!
Он привскочил с постели. Его нога скользнула по гладкой серой, жесткой волчьей шкуре. О эти сволочные русские девки, везде они, во всех борделях бедняги Европы. Осадили все, что можно. Спасу нет. А он-то, дурак, думал – ах, венецианка, он спит с итальянкой. А это просто еще одна русская шлюшка приволоклась сюда на заработки. Ну и зашибает же она, надо думать. Дорого себя оценивает. Такие наивняки, ротозеи-туристы, и попадаются. Руссо-туристо, Тарталья-каналья. Он, осклабившись, потянулся к джинсам, вытащил две зеленых бумажки по пятьсот долларов. Хорошо тебя надули, старичок. А что, она совсем даже неплоха в постели, эта Фьямма… Наташка, небось, или там Катька. Он швырнул ей деньги. Она с проворством обезьяны подобрала купюры, задрала юбку, засунула под черный гладкий чулок.
– Благодарствую. – Улыбка зазмеилась под маской. – Хотя… ты мог бы раскошелиться, мальчик. Тебе ведь понравилось спать со мной.
Он, сидя голяком на кровати, зло окинул ее взглядом.
– Я заплатил тебе так, как мы договаривались! Не вымогай!.. итальянка…
Он, скривившись, сплюнул на пол. Девица поднесла ко рту пальцы и громко свистнула. Митя отшатнулся. Еще чего не хватало. Засада?!
За дверью послышались шаги. Дверь грубо распахнули ногой. В каморку вошли двое в масках. Один малорослый, будто лилипут, другой тоже низенький, чуть повыше; оба встали у постели, где сидел опешивший голый Митя. Девица коротко рассмеялась.
– Мои сутенеры, дорогой. Как же это так, дорогая шлюха, и вдруг без сутенеров. Ты же прекрасно знал, что все вот так вот и получится. Зачем же шел. А, очень захотелось, понимаю.
Мужчины перемолвились между собой тихими словами на непонятном, неизвестном Мите языке. Шагнули чуть ближе к Мите. Один вцепился одной рукой в простыню. Другой – в драгоценный образок на груди.
– Они говорят, что ты слишком мало заплатил их девочке, – весело сказала русская путана. – Они хотят, чтобы ты выложил еще. И немало. Все, что у тебя с собой есть.
Вошедшие сделали еще шаг к обнаженному Мите, распластанному на волчьей шкуре. Он схватил джинсы, прикрылся ими. Засунул руку в карман. Вытаскивал деньги. Бросал на пол, бросал на кровать, бросал в лица сутенеров: нате, возьмите!.. Только отвяжитесь, выпустите, не калечьте, не издевайтесь!.. Я сейчас оденусь, уйду, забуду все, забуду вас, будьте вы прокляты…
Оба мужчины сорвали с лиц маски. Митя впился глазами в лицо того, маленького, что стоял ближе к нему. Раскосый, узкие глаза, торчащие скулы, морщины на лбу, как письмена, как страдальческий иероглиф, выцарапанный жизнью. Японец?.. китаец?.. кореец?.. или наш бурят, эвенк… мало ли в Сибири раскосых, ты же сам знаешь, Митька, ты там, в Сибири, на таких насмотрелся… вот Янданэ точно такой же, только этот – росточком не вышел…
Раскосый мужчина с искаженным ненавистью лицом судорожно вздохнул. Опустил руку в карман. Митя все понял. Холодный пот потек у него по спине. Нет, этого не может быть. Это невероятно. Это все ему снится, и он сходит с ума во сне. Сейчас он проснется в гостиничном номере, поглядит со смехом на спящего, храпящего Эмиля, закажет в буфете равиоли…
– Вот я где тебя хорошо подстерег, собака русская, – кивнул раскосый человек. Его русский язык был не слишком правилен, он говорил с акцентом, улыбался ненавидящей улыбкой. Скалился, как мертвая морда волка, чья шкура лежала поперек кровати. – Я ждал долго. Я следил долго. Я нанимал людей. Платил им. Я следил за тобой. Охотился за тобой. Я охотился хорошо, осторожно. Я же мужчина, я воин и охотник. Я тебя выследил. Я дождался, когда ты поедешь куда-нибудь далеко. Я пришел убить тебя.