Изгнание
Шрифт:
Зепп, задумавшись, откинулся на спинку стула и небрежно вытянул ноги. Была минута, когда он собирался было возразить Беньямину. Но он понял, что это безнадежно, и промолчал.
А пока он молчал, он выбросил из души своей последние остатки ненависти и любви к Фридриху Беньямину. "Заплатив за обед, - подумал он с легким удивлением и с большим удовольствием, - я раз навсегда расквитаюсь с ним. Он и не подозревает, что, в сущности, я ему обязан больше, чем он мне. Если бы я не замещал его, если бы передо мной, когда я сидел за его редакционным столом, не прошло все то, что прошло, никогда бы я не написал свой "Зал ожидания". Я тугодум, и, если бы не он, я так и не узнал бы, что такое искусство, открывшееся мне только
– Ну, стало быть, за ваше здоровье, соседушка, - сказал Зепп и чокнулся с Беньямином.
16. ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ЛУКИ, XXI, 26
Вернувшись из "Серебряного петуха", Зепп снова взялся за свой "Зал ожидания". Он работал с ожесточением, медленно, упиваясь и чертыхаясь, обстоятельно и вдохновенно. Никогда еще он не испытывал такого счастья и такой муки, как теперь, создавая свою симфонию.
Он порывисто бросался от пианино к письменному столу, насвистывал сквозь зубы, играл, бегал из угла в угол, записывал. Он слушал тиканье любимых часов, оно становилось музыкой. Из соседней квартиры доносилось бренчание "сапожника", Зепп ругался, стискивая зубы и работал. Мысленно он спорил с Анной о деталях: такое-то место не вполне чисто и свободно звучит, а тут слишком гладко, а здесь еще "не высохла краска".
Зепп сделал перерыв, сварил себе кофе, опустился в клеенчатое кресло, сидел, думал, напевал сквозь зубы, пыхтел. С дружелюбным презрением равнодушного наблюдателя думал он о Фридрихе Беньямине, об этом проповеднике в котелке на голове и с сигарой в зубах. Проповеднику уже виделось, что пророчества евангелистов близки к осуществлению, ему уже виделся сын человеческий, грядущий во облаке, - в силе и славе своей. Зепп еще не дошел до этого. Он лишь видел, что осуществляется то, что давно было предсказано для нынешних времен: "И люди будут издыхать от страха и от ожидания бедствий, грядущих на вселенную..." Ему не терпелось передать в музыке это невыносимое ожидание, чтобы люди всем существом своим почувствовали, как оно невыносимо, и не захотели более ждать, а всеми силами стремились положить конец этому невыносимому ожиданию.
Все, о чем хлопочет, что говорит и делает проповедник Беньямин с его Железным крестом, с его котелком и его мечтами в духе Берты фон Зуттнер, это при самых лучших намерениях всего лишь героическая, никчемная суета. Нет никакого смысла мечтать о том, как бы должно было и как бы могло быть хорошо.
И те заботы и страхи, которые мучили Анну, - они тоже не имели смысла. Какое горе, что она поставила точку, что она не дожила до его, Зеппа, сегодняшнего дня, до его "Песен Вальтера", до концерта у мадам де Шасефьер, до возвращения Фридриха Беньямина и до этой работы над "Залом ожидания". Она поняла бы, какой большой путь он прошел. Его прежнее искусство - это "искусство для искусства", бесцельное, беспочвенное и, следовательно, больное. Но он выздоровел. "Он не пишет, а вышивает золотыми нитками по шелку", - сказал Готфрид Келлер о Конраде Фердинанде Манере. Теперь Зепп не вышивает более золотыми нитками по шелку.
Опять уже занесся? Опять так быстро успокоился на достигнутом? Анна пробрала бы его. Анна с ее хорошо подвешенным языком уши прожужжала бы ему, перечисляя, чего только в его симфонии не хватает. Финала, например, еще, можно сказать, нет совсем. А для того чтобы написать финал к его симфонии, нужно верить. Поезд, которого давно ожидают, непременно придет это ему ясно. Если он не придет, все рухнет и симфония его действительно будет "Залом потерянных шагов", мостом, ведущим в Никуда.
"Сделать"
Зепп стряхнул с себя раздумье, вернулся к письменному столу и принялся отрабатывать сырые места. Однако работа не спорилась, воодушевление исчезло. Пришел Ганс, и Зепп обрадовался предлогу прервать ее.
– Как подвигается твой "Зал ожидания"?
– спросил Ганс.
– Еще поработаю над ним, - ответил Зепп.
– А к середине октября кончишь? Как ты полагаешь?
– допытывался Ганс.
Зепп, несколько удивленный, пожал плечами.
– Жаль, - громче обычного, несколько угловато сказал мальчуган, - в таком случае я, пожалуй, уж не услышу симфонии.
– Ты, значит, в середине октября собираешься ехать?
– проверяя свою догадку, спросил Зепп. Голос его прозвучал устало; в комнате было уже темно, но он не включил света.
– Да, - ответил Ганс.
– Разрешение получено, все оформлено.
– Что ж, надо мне привыкать к этой мысли, - сказал Зепп, - надо приспосабливаться.
– Он произносил какие-то слова, он явно говорил только затем, чтобы не наступило молчание.
Со времени последнего разговора с отцом Ганс чувствовал, что между ними установилась гораздо большая близость, чем раньше; ему чертовски тяжело оставлять отца в одиночестве.
– Сегодня на твой текущий счет опять поступило восемь тысяч франков, поспешно сказал он. Говорить, говорить, и только о практических вещах, ни в коем случае не допустить взрыва чувств.
– Если так дальше пойдет, ты скоро сможешь жить на проценты с твоих капиталов. В "Пари Миди" напечатана сегодня статья о тебе - дай бог всякому.
Это прозвучало очень дружелюбно и очень беспомощно, Ганс как будто хотел напоминанием о славе и успехе утешить отца, удрученного предстоящей разлукой.
Зепп улыбнулся.
– Я нисколько не упрекаю тебя, Ганс, - ответил он на то, чего мальчуган не сказал, и дружески, серьезно поглядел на него глубоко сидящими глазами.
– Не думай, - продолжал он, - что я настроен против Москвы, как тебе могло показаться, оттого что я недавно так ополчился на нее. С тех пор я переменил мнение. И вообще в последнее время я стал много терпимее.
– Когда ты заговариваешь о своей терпимости, - ответил Ганс и тоже улыбнулся, - я начинаю бояться. В таких случаях с тобой бывает особенно трудно.
– На этот раз это не так, - пообещал Зепп.
– С тех пор как я получил возможность вернуться к музыке, я стал умнее. Жалко, что я не закончу "Зал ожидания" до твоего отъезда. Думаю, что эта музыка и тебе многое скажет. Но симфонию, несомненно, будут передавать по радио, я предупрежу тебя телеграммой. Надо надеяться, что, по крайней мере, приличные приемники в Москве найдутся.
– Надеюсь, - терпеливо ответил Ганс.
– Серьезно, мальчуган, мне кажется, что в смысле политических взглядов мы подошли ближе друг к другу. Раньше, например, я бы из успеха дела Беньямина сделал вывод о наличии каких-то больших сдвигов. Теперь же я хорошо понимаю, что это отдельный, ничтожный случай, который ровно ничего не доказывает. Журналиста Фридриха Беньямина мы вырвали из рук насильников. А страну Абиссинию мы не сможем спасти.
– Зепп собрался с духом и, едва видя в сгущающихся сумерках лицо сына, сделал признание: - Я убедился, Ганс, что твой главный принцип верен: к сожалению, прав ты, а не я. К сожалению, те, кто утверждает, что идея может пробить себе путь без насилия, - фантазеры. Справедливый порядок на земле не установишь без насилия. Группы людей, заинтересованные в несправедливом порядке, не сдадутся, пока их не сломят силой. Это-то я уже понял.