Изгнанник из Спарты
Шрифт:
ют покидать его при виде этого воплощенного совершенства. Ибо таков и был Парфенон. “Никогда больше человеческие руки не сотворят ничего подобного”, - думал он.
Затем он проскользнул в его прохладный тенистый неф, намереваясь произнести молитву и принести в жертву пару белых голубей, которых он захватил с собой… и застыл в полном оцепенении, уставившись на высокие леса, воздвигнутые рабочими вокруг гигантской, из золота и слоновой кости, статуи Афины. Зачем? Ограбить ее?! Надругаться над ней, совершить столь чудовищное святотатство?! В его воспаленном мозгу, затуманенном яростью и самым настоящим
Ибо рабочие были заняты тем, что снимали золотые украшения с тела богини.
Наконец его ярость обрела голос, который зазвучал как громовые раскаты, эхом отразившись от колонн, нефа и крыши.
– Клянусь ее светлым именем, что вы здесь делаете?
– воскликнул он.
Рабочие в замешательстве смотрели сверху на него. Делать то, что они делали, нравилось им ничуть не больше, чем ему смотреть на это. По правде говоря, многие дрожали от страха. Кто знает, может, богиня, разгневанная подобным грабежом…
– Отвечайте!
– прогремел Аристон.
Старший из рабочих вышел из-за лесов и подошел к нему. В руках у него был свиток. Он не знал Аристона в лицо, но гордая осанка, не говоря уж - Аполлон свидетель!
– о необыкновенной красоте этого человека, без сомнения, свидетельствовали о том, что перед ним важная персона. Он с почтением вручил свиток этому калокагату, а может быть, даже и всаднику.
– Вот распоряжения, отданные мне, мой господин, - тихо произнес он.
Аристон развернул свиток. Ему хватило даже беглого взгляда на него. Этот человек имел полное право на то, что делали его рабочие. Приказ был подписан всеми членами Собрания. И первой стояла подпись самого архонта-басилея.
– Все ясно, - сказал Аристон.
– Но почему, добрый человек? Заклинаю тебя именем Афины, скажи мне!
– Плохие новости, мой господин, - печально сказал старший.
– Конечно, я не знаю всех подробностей, но посуди сам: ведь мы - ее народ, и это ее полис, не так ли? Ну и в данный момент, мне думается, золото, которое мы принесли ей в дар, нужно нам больше, чем ей. Оно необходимо нам, чтобы избегнуть смерти. Или того, что, по моему разумению, намного хуже смерти - рабства. Мы не грабим нашу госпожу. Мы вроде как одалживаем у нее это золото до тех пор, пока не кончатся наши беды. Полагаю, что она одобрит наши действия, ибо не захочет спокойно смотреть, как эти спартанские скоты будут перерезать нам глотки и насиловать наших женщин и детей. Разве ты не согласен со мной, мой господин?
– Наверное, ты прав, - пробормотал Аристон.
– Но расскажи мне, что произошло, мой добрый мастер?
– Ты, конечно, знаешь, мой господин, что после того, как мы простили Алкивиада за эту скверную историю со святотатством против богинь Деметры и Коры, он покинул Афины и…
– …помчался через все Адриатическое море к Нотию и запер лаконский флот - девяносто триер под командованием спартанского наварха Лизандра - в Эфесской гавани. Разумеется, я это знаю. Как и то, что будучи Алкивиадом, он скоро устал от бесконечного патрулирования перед гаванью и на своем флагманском корабле отправился к Фокее, чтобы посмотреть, как другой наш стратег, фрасибул, осаждает
– …этого зеленого юнца Антиоха присматривать за флотом Лизандра, запертым в гавани. Что явилось либо ошибкой, либо…
– …изменой? Не думаю, - сказал Аристон.
– У Алкивиада нет оснований особо любить Спарту и уж тем более возвращаться туда.
– Еще бы!
– расхохотался старший.
– При том, что старый царь Агис только и мечтает о том, чтобы оскопить его - это в самом лучшем для него случае - за то, что он трахнул его старушку, царицу Тимею, оставил ее в положении и…
– Я полагаю, здесь не место для непристойных сплетен, не так ли, мой добрый мастер?
– дружеским тоном заметил Аристон.
– Но продолжай. И не надо рассказывать мне об Антиохе. Эта печальная история мне также хорошо известна.
– Ты имеешь в виду то, что он набросился на Лизандра, едва корабль Алкивиада скрылся за горизонтом?
– спросил старший.
– Что было примерно то же самое, как если бы щенок напал на тигра. Да, именно это. И прошу тебя, избавь меня от всех этих глубокомысленных уличных теорий, что он якобы сделал это по приказу самого Алкивиада. Ничего подобного. Он был всего-навсего нетерпеливым юношей со свойственной юности жаждой славы. Он нарушил приказ своего командующего, а не выполнил его. Подумать только, напасть на Лизандра - величайшего флотоводца, который когда-либо рождался среди лакедемонян, - столь искусного в морском бою, что вполне можно усомниться, спартанец ли он вообще!
– Клянусь Афиной, это чистая правда!
– проворчал старший.
– Просто напасть какая то на нашу голову.
– Да, лучший из лучших. И в тот день он продемонстрировал это со всей убедительностью. Расправившись с Антиохом. Нет - просто раздавив его. Уничтожив весь наш флот. Ну а вы, афиняне…
Мастер изумленно посмотрел на него. В произношении этого величественного мужа было нечто неуловимое, нечто такое, что позволяло предположить…
– Ты хотел сказать “мы, афиняне”, не так ли, мой господин?
– осведомился он.
– Ну ладно. Пускай будет мы, афиняне. В конце концов я тоже афинянин, хотя и не родился здесь. Но в данном случае я отказываюсь взять на себя часть ответственности за всех афинян. Было преступной глупостью пойти на поводу у городской толпы, вопившей что-то насчет измены, оравшей, что Алкивиад продался за персидское золото.
– Ну, ведь он не мог продаться за спартанское золото, ведь так, мой господин? Афина свидетельница, что у них его нет. Именно поэтому они…
– …променяли на него все, что было приобретено ге-
роизмом эллинов у Марафона, Саламина, Фермопил, - медленно произнес Аристон; его голос звучал по-прежнему ровно, но в нем послышалось нечто такое, от чего у его собеседника мороз пробежал по коже, - отдали ионийских эллинов под беспощадное персидское иго. И все это - ради золота. За это кровавое грязное золото, чтобы с его помощью продолжать убивать своих братьев. Совершать самоубийство Эллады. Гасить очаг цивилизации. Мастер ошеломленно уставился на него.
– Я не знаю, о чем ты говоришь, калокагат!
– воскликнул он.
– Твои слова непонятны мне. Но от них меня пробирает дрожь. Особенно от того, как ты это говоришь.