Изгнанник вечности (полная версия)
Шрифт:
— Будьте вы все прокляты… — прошептал он им вслед.
Черная луна померкла и вновь закрылась тучами.
soundtrack - http://samlib.ru/img/g/gomonow_s_j/1soulguard/bi2_-_wolki_uhodjat_w_nebesa_audiopoisk.com.mp3
ЧАСТЬ
РАСКОЛОТЫЕ ДУШИ
…Но я хвалю, как Орфей,
Жизнь, союзницу смерти,
И мне сквозь закрытые веки
Светит глаз твоих синева.
Глава двадцать третья,
которая позволит читателю одним глазком заглянуть во времена Оритана до катаклизма и узнать некоторые методы работы Учителей
— Очень, очень плохо…
Хмурясь и покачивая головой, Паском вытащил из вены на руке Сетена иглу шприца, и через несколько секунд тот, измученный лихорадкой, наконец закрыл глаза и, засыпая, вздохнул…
Ал понуро стоял за спиной кулаптра. Всё было сказано еще вчера утром, когда Ал со своей женой и умиравшим волком на руках ворвались в лечебницу и принесли страшную весть…
…Паском знал, что с нею должно произойти самое непоправимое, но не знал, как и где это будет. Он не был уверен, что не предупредил бы ее, если бы знал, пусть в нарушение всех известных или неизвестных правил. Но будущее с неохотой открывалось даже ее матери-провидице, когда та еще была в трезвой памяти. Может быть, потому что не был уверен, потому и не открывалось?
Под оторопелыми взглядами Ала и Танрэй он первым делом принялся за раненого волка. Тем двоим было уже не помочь, а на случай смерти Ната (Паском был почти убежден) Ал не сможет повторить то, что проделал Тессетен, дабы не допустить бреши. И потому пса следовало исцелить, если не поздно.
— Ступай домой, — буркнул он жене ученика. — Ты уже сделала, что могла.
В ее глазах мелькнула растерянность, она хотела возразить, но муж подтолкнул ее к двери. При выходе Танрэй столкнулась с бледным, вздрогнувшим при виде нее Фирэ. Он почти сразу все понял и сел на пол у стены, закрыв лицо руками.
Когда они с Алом и ничего не осознающим Фирэ привезли на место трагедии погребальную капсулу, то еще издалека увидели кружащих в небе стервятников. Они не смели сесть на труп жеребчика и выжидали, когда уберутся люди, чтобы закатить пир.
Только потом в густой траве Паском различил Сетена. Тот сидел возле тела полностью поседевшей Ормоны и, держа ее за руку, невнятно что-то бормотал.
— Убирайтесь, — с угрозой прорычал он, пригибаясь, словно волк над добычей.
— Сетен, послушай… — Паском шагнул к нему.
Тот долго не позволял прикоснуться к жене. У Тессетена началась нервная горячка, что едва не прикончила его на вторые сутки.
— Это надо сделать, надо! — встряхнув его за плечи, увещевал Паском. — Посмотри на меня!
Он заглянул в мутные глаза ученика.
— Так надо, Сетен. Ей нельзя здесь оставаться. Так надо!
Фирэ упал на колени рядом с приемным отцом и прижался лбом к плечу Ормоны. Он дрожал от гнева и скорби, и чего было в нем больше — не ведал не только Паском, но и он сам.
— Что вы наделали… — неведомо к кому обращаясь, прошептал юноша.
— Не с той говоришь! — вдруг отчетливо прозвучал женский голос, а глаза Сетена загорелись яростью. —
Все замерли, и повисла пауза, в конце которой Тессетен, переведя дух, прошипел:
— Теперь не дождетесь! И помни о том, что услышал твой меч из уст двоих ори!
Оттолкнув от себя Паскома, он подполз к Фирэ:
— Это была моя вина, ученик… Ты должен уйти от меня, сам видишь — я тебе не Учитель…
— Нет, — отрезал тот, сверкнув глазами в сторону Ала. — Вы мне Учитель. И это была не ваша вина, — юноша бережно уложил ее холодные безвольные руки крест-накрест на груди. — Я не верю… Я не верю, что все это правда…
Он вскочил и во всю мощь легких заорал в небо:
— Ну, давай же! Проклятье! Давай же, разбуди меня или убей! Я не прошел твое испытание, Учитель! Я сдаюсь! Вытащи меня отсюда! Вытащи или я сам убью себя, чтобы вернуться!
Паском закрыл глаза. Слова эти резанули его память — события полуторатысячелетней давности высветились с такой отчетливостью, будто все случилось не далее как вчера…
За тысячу лет до катаклизма…
Он почти не заметил перелета. Казалось: только что их орэмашина оторвалась от взлетно-посадочной полосы в Коорэалатане, еще совсем провинциальной — пройдет несколько веков, прежде чем до нее доберется созидатель Атембизе и сделает ее Горящим сердцем Оритана, — и вот они уже приземляются в воздушном порту столицы, Эйсетти.
И вспомнились Паскому строки, когда-то в незапамятные времена написанные его собственной ученицей:
«Заря, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана, была свежа и нежна, словно румянец на щеке младенца. И заря эта — идеальное дитя Природы — сама словно любовалась великим Городом, созданным в гармонии со всей Вселенной. Что на небе, то и на земле. Заря объединит тех, кто жил прежде, с теми, кто придет позднее. Зарей начинается все, закатом заканчивается. Но будет новый день, и, глядя на новую зарю, вчерашнее вспомнят многие. Это послание в „завтра“, его получат все, не помня своих лиц, голосов, цвета кожи, давно угасших помыслов. Да будет так, покуда светят звезды!»
Да будет так, покуда светят звезды…
Но сегодня прекрасный Эйсетти млел в каскадах лучей утреннего солнца. В центре его сиял, отбрасывая столб света в небеса, Великий Храм, верхняя часть пятигранного кристалла, в который была заключена целая вселенная человеческой личности и знания о ней.
Солнце поигрывало пестрыми тенями пальм и акаций, легкий ветерок едва заметно приветствовал кулаптра пятипалыми листьями смоковниц, а пьянящий воздух источал ароматы эвкалипта, туи и теплого моря. По ступеням набережных и в парках бегали дети, на ходу ощипывая с остролистных кустов сладкие ягоды. А Паском шагал к дому родителей пятнадцатилетней Танрэй — у него были гостинцы от их аринорской родни. Кулаптра не было на Оритане почти пять лет, и за это время все его ученики подросли и изменились.