Изгнанник вечности (полная версия)
Шрифт:
Ормона почти перестала огрызаться (ей, кажется, было не до острот, но Танрэй не понимала, что с нею происходит) и даже позволила себе пару раз лестно высказаться о заслугах ученицы. И все же близко к себе жену Ала она подпускать не намеревалась, несмотря на ее искренность и открытость. Подобная предосторожность не позволяла Танрэй задавать вопросы о ее самочувствии, на редкость дрянном и с каждым днем становившемся все хуже, из-за чего Ормона совсем исхудала и даже не смотрела в сторону своей гайны в отсутствие ученицы. Единственная мысль, владевшая последнее
— Слушай, — однажды, лежа на теплом песочке у реки, сказала Танрэй.
Ормона приоткрыла один глаз и покосилась на нее. Танрэй перевернулась на живот и стала набирать горсти песка, а потом поочередно высыпать его из кулаков.
— Ормона, а что если попробовать договориться с северянами из Тепманоры?
Женщину будто подстегнули раскаленным хлыстом:
— Откуда ты знаешь про Тепманору? — подскочила она.
— Мы однажды говорили с Зейтори…
Вот болтун! А еще мужчина… Ормона скрипнула зубами, но виду не подала, чтобы не вспугнуть важного свидетеля тяжких преступлений говорливого орэ-мастера.
— У нас ведь все выходит из строя, а на Оритан рассчитывать уже нельзя. Так почему бы нам не попробовать решить все миром с аринорцами из Тепманоры? То, что наши государства грызутся между собой, совсем не означает, что и люди должны поступать так же! — Танрэй стряхнула налипшие песчинки с красивых грудей, которые портила только россыпь неизбывных конопушек. Даже Ормона не отказалась бы иметь такую грудь, как у нее, но никогда бы в том не призналась, разве что самой себе — саму себя она не обманывала ни в чем.
— Если бы все было так просто, мы давно бы уже сговорились… У них диктатор, Ведомство для них ничто, они подчиняются исключительно правителю.
— Но разве ты не хотела заняться этим?
Ормона фыркнула:
— Мало ли чего я хотела! Если бы это было осуществимо, я еще три года назад поехала бы туда, будучи куда как в лучшем виде, чем теперь…
— Куда лучше-то? — немного обиделась Танрэй — видимо, поняла, что если Ормона так высказывается о самой себе, то какого же она мнения о ней, маленькой и рыжей неумехе!
— Ладно, будет с тебя лести. Посмотрим, какие новости привезут Сетен с Паскомом…
Танрэй со вздохом улеглась на бок и подперла голову рукой:
— Мне за них страшно. Когда до нас доходят слухи, что там творится, я схожу с ума. Как мог Оритан, как могла Аринора докатиться до этого? Где древние «куарт», ведущие людей по их Пути?! Что с нами со всеми, Ормона?
— Смерть проверяет всех на прочность. Значит, мы не годимся для ее проверок…
— А жизнь?
— А жизни, по-моему, уже давно на все наплевать.
И, закусив губу, Танрэй смолчала. Она не нашлась, что ответить.
Сердце бешено колотилось, когда он входил в жилище родителей. После интерната Тессетен вернулся туда, где родился и вырос, а родители по традиции
С отцом у него всегда были доверительные отношения, а вот мать, кажется, сына побаивалась с самого детства. Он напугал ее своим видом при рождении, и забыть это она была не в силах. Хотя по-своему, наверное, любила. В глубине души.
Отец встретил его у дверей. Совершенно седой, пожилой северянин все еще был удивительно красив и даже статен в свои восемьдесят два. Со спины их можно было перепутать с сыном, которому сейчас было только сорок.
— Да не иссякнет солнце в твоем сердце, — сказал он Тессетену. — Ты с плохими вестями?
— Нет, — обнимая отца, ответил тот. — Наоборот — с хорошими.
В порядком выцветших от старости глазах мелькнул лучик:
— С хорошими? Как непривычно! Но я спросил, потому что мама твоя тяжело болеет — не хочу ее пугать дурными вестями…
Сетен огляделся. Тут пахло пылью и умиранием. Этот дом, некогда принадлежавший деду с бабкой, был ему чужим. Родители матери ненавидели зятя-аринорца, и неприязнь их перекинулась на светлоголового внука, еще и удвоившись из-за его безобразия. Сетен всегда старался спрятаться от них, чувствуя все, что испытывали они при виде «этого маленького чудовища». Сердце его наполнялось чернотой, схватывало болью, лицо курочило судорогами, превращая его в ходячий кошмар, и он сломя голову бежал прочь, чтобы где-нибудь отлежаться, переждать…
— Хочу опять предложить вам переезд на Рэйсатру, отец, — сказал он. — Крепко подумайте.
Старик покачал седой головой:
— Я поехал бы с тобой, Сетен, но мать совсем плоха. Ей не выдержать дороги… Хочешь увидеть ее? Она недавно тебя вспоминала, хотя вспоминать что-то ей все труднее и труднее. Ты все время кажешься ей мальчишкой, каким был перед отъездом в интернат…
— Так всё плохо?
— Да… плохо… Когда кулаптры занимались в Эйсетти своими прямыми обязанностями, а не войной, они говорили, что ей осталось немного. Не знаю, что они имели в виду, но с тех пор она протянула уж больше трех лет… Иногда думаю — скорей бы уж отмучилась… Время от времени она приходит в себя, спрашивает, нет ли от тебя известий, интересуется, как твоя жена. Словом, когда сознание прочищается, она что-то соображает… Но длится это недолго, потом опять наступает помрачение… Это все от плохих сосудов, как говорили кулаптры… ее мать закончила тем же…
Они поднялись к спальне матери. Договорив, отец пустил Сетена вперед.
От былой красы южанки не осталось и следа. Тессетен вообще не узнал бы в этой изможденной старухе свою мать, увидь он ее в другом месте. В точности как и приятель-Ал на Ариноре, Сетен появился на свет у своих родителей поздно, только в отличие от Ала ни сестер, ни братьев у него не было. Но мама всегда, до последнего, выглядела очень молодо, и красота ее не иссякала. Что же сотворила с нею эта проклятая многолетняя хворь, с которой не смог справиться даже Паском, не раз пытавшийся поставить бедную на ноги!