Изгнанник

Его по-прежнему несло вверх. Он давно перестал бороться со стихией, хотя восходящие газовые потоки подняли его уже на двадцать тысяч километров, в слои, пронизанные жестоким холодом. Он смутно

Было очень холодно. Углеродный пар вокруг него конденсировался в облака раскаленной пыли, которую быстро уносили прочь яростные вихри. С подобным он никогда прежде не встречался, но недолговечные частицы твердой материи, пронзая его тело, не вызывали никаких ощущений. Какое-то время спустя они уже казались лишь светящимися ленточками далеко внизу, и их неистовое мельтешение сменялось мягким покачиванием.

Теперь он находился на действительно чудовищной высоте, но не было и намека, что скорость уменьшится. Он взлетел почти на девяносто тысяч километров, и огромная дыра внизу была видна целиком. Хотя у него не было ни глаз, ни других органов зрения, из пронизывавшего тело излучения складывалась потрясающая картина. Воронка стала глубже на тысячи километров, превратившись в огромную рану, сквозь которую утекала в космос жизнь Солнца. С одного ее края тянулся, словно недостроенный мост, длинный язык пламени, бросавший вызов несущимся мимо него раскаленным потокам. Через несколько часов эта огненная линия пересечет бездну и разделит дыру пополам. После этого фрагменты перемычки расплывутся в стороны, сольются с пламенем фотосферы, и вскоре на поверхности гигантского шара от воронки не останется и следа.

Солнце все отдалялось, и вскоре в неторопливом затуманенном сознании возникла мысль, что он никогда не вернется. Взрыв, швырнувший его в космос, не придал бы ему достаточной скорости, чтобы он улетел навсегда, но другая исполинская сила начинала оказывать свое действие. Всю жизнь он подвергался жестокой бомбардировке солнечным излучением, которое лилось на него со всех сторон. Теперь же светило находилось далеко внизу, и сила излучения уносила его в космос, подобно могучему ветру. Облако ионов, составлявшее его тело, более разреженное, чем воздух, быстро окуналось глубже в черноту космоса.

Солнце превратилось в оставшийся далеко позади огненный круг, а жерло гигантской воронки выглядело теперь лишь черной точкой ближе к его центру. Впереди простиралась тьма, сплошная и непроницаемая, ибо его чувства не могли различить слабый свет звезд или бледное сияние кружащих вокруг них планет, единственный источник света, который он когда-либо знал, отдалялся. В отчаянной попытке сохранить энергию он сжался в плотное сферическое облако. Теперь его тело стало почти таким же плотным, как воздух, но электростатическое отталкивание между миллиардами составлявших его ионов было слишком велико, чтобы уплотниться еще больше. Когда его силы в конце концов иссякнут, ионы рассеются в пространстве, и он бесследно исчезнет. Он не чувствовал нарастающего гравитационного притяжения небесного тела далеко впереди, не ощущал, что начинает двигаться быстрее. Но какое-то время спустя первые легкие признаки приближающегося магнитного поля достигли сознания, пробудив его к жизни. Он напряженно изучил тьму но для существа, родина которого фотосфера Солнца, свет всех других тел был в миллиарды раз слабее, и постоянно усиливавшееся поле, сквозь которое он падал, оставалось загадкой, непостижимой для его зачаточного разума.

Разреженные внешние слои атмосферы снизили его скорость и он начал медленно падать на невидимую планету. Пролетая ионосферу, он дважды ощутил резкий рывок, а затем не быстрее падающей снежинки, начал опускаться и холодный плотный газ нижних слоев. Падение заняло много часов, и силы его были на исходе, когда он опустился на поверхность, твердость которой находилась за пределами его воображения.

Воды Атлантики заливал яркий свет, но для него вокруг была кромешная тьма, если не считать слабого свечения бесконечно далекого Солнца. Он лежал целую вечность, не в силах пошевелиться, чувствуя, как угасает его сознание и утекают в невероятный холод последние остатки энергии. Прошло немало времени, прежде чем он ощутил новое излучение, пульсирующее где-то в глубине мрака, – излучение совершенно ему незнакомое.

Он медленно направил в ту сторону чувства, размышляя что это может быть и откуда оно пришло. Это нечто оказалось ближе, чем он предполагал, поскольку явно было заметно что оно движется, и сейчас нечто поднималось в небо, приближаясь к самому Солнцу. Но это не было вторым Солнцем ибо необъяснимое свечение то нарастало, то убывало, и лишь в течение малой доли всего цикла сияло в полную силу.

Свечение все приближалось, и по мере того как пульсирующее сияние усиливалось, он начал ощущать странный неистовый резонанс, который, казалось, сотрясал все его существо, разрывал жизненно важные органы и не давал ухватиться за последние остатки жизни. Он утратил какой-либо контроль над внешними частями своего сжатого, но тем не менее громадного тела.

Конец наступил быстро. Невыносимое сияние зависло прямо над ним, уже не пульсируя, но изливаясь одним непрерывным потоком. А потом – он не ощутил ни боли, ни удивления, ни тупой тоски по огромному золотому миру, который потерял навсегда…

Длинный луч радара обшаривал Атлантику от обтекателя огромного летающего крыла и до самого горизонта. Повторяя вращение радара, едва заметная линия на экране рисовала картину всего того, что находилось внизу. В данный момент экран пустовал – от побережья Ирландии было более пятисот километров. Если не считать случайных голубых пятнышек – так с высоты в пятнадцать километров выглядели самые большие океанские корабли,- нельзя было надеяться, что-либо увидеть, пока через три часа на экране не начнет появляться восточное побережье Америки.

Штурман, ежеминутно проверявший координаты с помощью Североатлантической сети радиомаяков, редко нуждался в том, чтобы смотреть на изображение, выдаваемое радаром. Но для пассажиров огромный экран на прогулочной палубе оставался объектом постоянного интереса, особенно в плохую погоду, когда, кроме притворяющихся холмами и долинами облаков, любоваться было нечем. Увидеть на радаре приближающийся берег все еще было сродни волшебству. Зрелище всегда завораживало, даже если не раз уже видел раньше: возникающие на экране очертания береговой линии, среди которых можно было различить гавани и корабли, а какое-то время спустя – холмы, реки и озера на простирающейся внизу земле.

У Эдварда Линдсея, возвращавшегося после недельного отпуска из Европы, радар вызывал особый интерес. Пятнадцать лет назад, будучи молодым радионаблюдателем береговой охраны во время Освободительной войны, он провел немало утомительных часов над теми же самыми водами, глядя на примитивный предшественник этого полутораметрового экрана. Линдсей криво усмехнулся, вспомнив те времена. Интересно, что бы он тогда подумал, если бы вдруг увидел себя сегодняшнего, процветающего бухгалтера, путешествующего с комфортом на высоте в двадцать километров над Атлантикой почти со скоростью звука? Вспомнил он и о других из команды «С – значит Сахар», гадая, что сталось сними за прошедшие годы.