Изгнанники
Шрифт:
Но законник развеял мои сомнения, еле слышно пояснив:
– Вы все равно не сможете взять имущество с собой, леди. Это запрещено. Можно только оставить его на хранение на складе суда. Но разворуют, милая леди, уверяю вас, разворуют!
Порядки, однако, в этой империи! Если уж в самом суде воруют… Пришлось отдать оружие и коня в счет выкупа. Сердце обливалось кровью, когда я представляла, что Зверя продадут!
– Имущество леди Акхмары оценено в пятьдесят леонов! Таким образом, оставшийся срок каторжных работ составляет восемь лет! – объявил законник. – Леди Акхмара препровождается в пересыльную тюрьму, где будет ожидать отправки на рудники. С этого момента вступает в силу оговоренная законом отсрочка в два дня,
Признаться, половину его слов я не поняла, но смысл уловила. Вот только кому я нужна, выкидывать из-за меня такие деньги? Графу Стоцци? Да зачем ему убийца? Ведь я теперь убийца, верно? Это – позорное клеймо на всю жизнь, его не смыть никакой кровью. Потому что орочий воин убивает врага на поле боя, противника в честном поединке. Напасть на безоружного, ничего не ожидающего соплеменника и пронзить его горло ножом – подлость и трусость. А суд признал, что это сделала именно я. Впрочем, что мне человеческий суд? Сама-то я знаю, что не совершала этого… Только вот моя репутация, как любят говорить люди, безнадежно испорчена. Так что буду ожидать отправки на рудники, больше ничего не остается.
Ко мне подошли стражники, чтобы отвести в тюрьму. Судья улыбнулся и слегка пожал плечами: мол, сделал что мог. Я не была на него в обиде. Напротив, поражалась той доброжелательности, с которой здесь ко мне относились почти все.
Понятно, что меня подставили. Судя по тому, что я узнала за последнее время о нравах людей, можно сделать вывод: все это было подстроено. Только вот зачем? Убийцы сочли, что будет очень удобно свалить на меня вину за смерть Ранвальда, который им чем-то не угодил? Или же моего незадачливого жениха убили для того, чтобы отдать под суд меня? Кто из нас явился главной мишенью этого преступления, а кому просто не повезло? Ранвальд приехал на ярмарку. Мог он там поссориться с людьми? Мог. Но что такого надо сделать, чтобы заслужить такую месть? Если бы парень кого-нибудь отлупил как следует или даже, учитывая его вспыльчивый нрав, убил, его тут же отволокли бы в суд. Потому что на ярмарке полно стражников. К тому же Ранвальд приехал в Мизар не один, а в компании соплеменников. И с ними обязательно должен был быть кто-то из старейшин. Допустили бы они драку? Ответ: нет. Мог ли Ранвальд обмануть людей при обмене? Опять нет. Каковы бы ни были его недостатки, он, как и любой орк, не умел лгать и подличать. Так за что же его убивать? Выходило, не за что. Значит, дело во мне? Но и у меня врагов не имелось. Я никому не сделала ничего плохого, если не считать драки с Ником, которая произошла в первый день моего пребывания в школе мордобоя. Но потом у нас с ним сложились вполне приятельские отношения. Да и не похож был Ник на человека, способного так долго таить злобу. Хотя, конечно, кто их знает, людей… И все же Ника исключаем. Кто остается? А никто. Я все свое время проводила на тренировках, на постоялом дворе тетушки Хильды появлялась поздно вечером и сразу ложилась спать. Ах да, один раз пьяных дебоширов вышвырнула на улицу. Но это уже совсем смешно: забулдыги наутро наверняка и вспомнить не могли, что же случилось и кто намял им бока. Значит, зла на меня никто держать не мог…
Пока я размышляла о причинах случившегося, стражники надели мне на руки железные обручи, соединенные короткой цепью. Такой же штукой украсили и мои ноги, только цепь на ней была чуть длиннее, чтобы я могла делать небольшие шажки. Боялись, что сбегу. И правильно. Потому что никакой вины я за собой не чувствовала. А раз не виновата, значит, и наказание нести не обязана. Конечно, я попыталась бы сбежать, но мне такой возможности не дали. Меня окружили пятеро стражников и, держа под руки, повели в тюрьму. Перед зданием суда царила суматоха: трое мужчин пытались взять под уздцы Зверя. Четвертый, тихо поругиваясь и потирая искусанное плечо, стоял поодаль. Жеребец сопротивлялся захватчикам со всей злобой, на которую был способен. Он крутился, насколько ему позволяла привязь, бил копытом, нервно ржал и норовил цапнуть людей за руки.
– Как конь-то ваш убивается, леди, – сочувственно сказал один из стражников.
А у меня душа разрывалась на части. Как бы ни был Зверь бесстрашен и злобен, он всего лишь животное. Я боялась, что, не справившись с ним, люди могли причинить ему боль или того хуже – убить.
– Можно с ним попрощаться? – спросила я. – Постараюсь его усмирить.
Все же стражники были неплохими людьми. То ли они не верили в мою вину, то ли считали, что Ранвальд вполне заслуживал смерти, но обращались со мной по-доброму и даже с уважением.
– Пойдемте, – решил старший, – чего ж с конем не попрощаться? Конь – он не просто животина безмозглая, он друг и боевой товарищ, верно, леди?
Они подвели меня к коновязи и отошли на шаг назад, не забыв, однако, прицелиться из арбалетов. При виде меня Зверь немного успокоился. Тихо всхрапнул и покивал гордой головой, сердито косясь на людей. Словно упрекал, что я оставила его одного в таком неподходящем месте. Я ласково погладила крутую шею, сказала на орочьем:
– Мы должны расстаться. Ты прости меня. Теперь у тебя будет другой хозяин.
Словно поняв мои слова, жеребец понуро опустил голову и позволил людям отвязать его. Я ушла, унося на себе укоряющий взгляд карих лошадиных глаз.
Тюрьма находилась неподалеку от суда. Стражники вернули мне дорожный мешок со сменной одеждой – спасибо им за это, надоело ловить липкие взгляды прохожих, глазеющих на едва прикрытое обрывками куртки тело, – и провели внутрь. Там ребята душевно попрощались со мной, пожелали скорейшего освобождения и сдали с рук на руки тощему пожилому тюремщику и его помощникам. Старик равнодушно бросил:
– За мной. – И меня повели по длинному вонючему коридору, по обе стороны которого находилось множество зарешеченных дверей.
Отперев одну из клеток, тюремщик впихнул меня внутрь, запер решетку и приказал:
– Руки вперед.
Я протянула руки, старик снял цепи. Потом потребовал, чтобы я подошла к решетке вплотную, кряхтя, наклонился и освободил мои ноги.
– Не кричать, не шуметь, не драться, встречи с начальником тюрьмы не требовать, – скороговоркой произнес он. – Иначе брошу в холодную. Все понятно?
– Да, – спокойно ответила я.
Позвякивая снятыми с меня цепями, тюремщик удалился. А я обернулась и осмотрела свое новое обиталище. Ничего страшного, комната как комната, только сырая слишком и душная. Здесь царила полутьма, крохотное, в две моих ладони шириной, окошко под потолком пропускало лишь тонкую дорожку дневного света. Вдоль стен стояли четыре длинные деревянные лавки, в углу смердело ведро для отправления нужды. Больше ничего в этом каменном мешке не имелось, если, конечно, не считать его жительниц. Их было четверо.
– Добро пожаловать в камеру, сестренка! – хрипло сказала одна из них.
Она поднялась со скамьи, на которой сидела, сплюнула прямо на пол и медленно, вразвалочку, двинулась ко мне. Я спокойно разглядывала товарку по несчастью. Женщина была высокой, всего на полголовы ниже меня, и крупной, но рыхлой. Обильные складки жира на боках и животе, которые не скрывало даже просторное серое платье, сотрясались при ходьбе. На вид ей было лет пятьдесят, наверное. Не дойдя до меня пары шагов, тетка остановилась, прищурив и без того маленькие глазки. На ее обширном, круглом и бледном, как непропеченная лепешка, рябом лице появилось выражение досады и разочарования.