Изгнанники

Дойл Артур Конан

Она вытянулась во весь свой величественный рост, а большие голубые глаза заискрились гневным изумлением.

– По приказанию короля, мадам.

– Короля? Ложь! Он не мог нанести публичное оскорбление моей семье! Кто отдал такое нелепое приказание?

– Сам король через Бонтана.

– Чепуха! Как вы смеете думать, что король решится отказать в приеме одному из Мортемаров устами лакея? Вам это просто приснилось, капитан.

– Желал, чтобы это было так, мадам.

– Но подобного рода сны, капитан, не приносят их владельцу счастья. Отправляйтесь доложить королю, что я здесь и хочу поговорить с ним.

– Невозможно, мадам.

– Почему?

– Мне запрещено передавать

поручения.

– Какие бы то ни было?

– От вас, маркиза.

– Однако, капитан, вы прогрессируете! Только этого оскорбления мне и не хватало! Вы вправе передавать королю поручения какой-то авантюристки, перезрелой гувернантки, – она резко рассмеялась над описанием облика своей соперницы, – и не рискуете доложить о приходе Франсуазы де Мортемар, маркизы де Монтеспан.

– Таковы приказания, мадам. Глубоко сожалею о том, что на мою долю выпало их исполнение.

– Прекратите ваши уверения, капитан. Впоследствии вы узнаете, что действительно имеете право чувствовать себя огорченным. В последний раз – вы отказываетесь передать мое поручение королю?

– Принужден отказаться, мадам.

– Ну так я сама это сделаю.

Она бросилась к двери, но капитан предупредил ее, преградив маркизе путь своей фигурой и вытянув руки.

– Ради бога, подумайте о себе, мадам, – прошептал он умоляюще. – На вас смотрят.

– Фи! Всякая шваль…

Она презрительно обвела глазами группу швейцарских солдат, получивших распоряжение своего сержанта отойти несколько в сторону. Теперь они наблюдали эту картину с широко раскрытыми глазами.

– Говорят вам, я увижу короля.

– Никогда еще ни одна дама не нарушала утреннего приема своим присутствием.

– Ну так я буду первой.

– Вы погубите меня, если пройдете.

– А я все-таки настою на своем.

Дело становилось серьезным. Де Катина вообще отличался находчивостью, но на этот раз она ему изменила. Решительность (так говорили в ее присутствии) или нахальство (так злословили за глаза) госпожи де Монтеспан вошли в поговорку. Если маркиза будет настаивать на решении пройти в опочивальню, хватит ли у него воли удержать силой женщину, еще вчера державшую в своих руках весь двор и, как знать, благодаря красоте ли, уму ли, энергии ли, могущую завтра же возвратить свое влияние? Однако если она настоит на своем, он навсегда потеряет милость короля, не терпящего ни малейшего уклонения в исполнении его приказаний. Но если он прибегнет к насилию, то совершит поступок, который маркиза никогда не забудет, и, коль скоро ей удастся вернуть свое влияние на короля, она смертельно отомстит ему. Таким образом, как говорится: куда ни кинь – все клин. Но в ту минуту, когда прежняя фаворитка монарха, сжав руки и сверкая гневно глазами, собиралась предпринять новый натиск, капитану внезапно пришла в голову счастливая мысль.

– Если бы маркизе было угодно подождать, – проговорил он успокаивающим тоном, – король сейчас проследует в капеллу.

– Еще рано.

– Мне кажется, пора.

– Но почему я должна ждать, как лакей?

– Одно мгновение, мадам.

– Нет, этого не будет!

И она сделала решительный шаг к двери.

Но тонкий слух гвардейца уловил уже шум шагов короля, и он понял, что дело выиграно.

– Хорошо, я передам ваше поручение, маркиза, – вымолвил он.

– Ага, наконец-то вы опомнились. Отправляйтесь доложить королю, что мне необходимо переговорить с ним.

Капитану нужно было выиграть еще несколько секунд.

– Разрешите передать ваше поручение через дежурного камергера?

– Нет, сами, лично.

– Вслух?

– Нет, нет! На ухо ему.

– Должен я чем-нибудь мотивировать ваше требование?

– О, вы сведете меня с ума. Передайте

сейчас же то, что я сказала вам.

К счастью для молодого офицера, его затруднению пришел конец – створчатые двери опочивальни распахнулись и на пороге появился сам Людовик. Он торжественно выступал, покачиваясь на высоких каблуках, и полы его камзола слегка раздувались. Придворные почтительно следовали сзади. Он остановился и спросил капитана:

– У вас есть для меня записка?

– Да, ваше величество.

Монарх сунул ее в карман своего красного камзола и проследовал было дальше, но вдруг взгляд его упал на мадам де Монтеспан, неподвижно и прямо стоявшую перед ним посреди коридора. Темный румянец гнева вспыхнул на щеках короля, и он быстро прошел мимо, не сказав ей ни слова. Маркиза повернулась и пошла рядом с ним по коридору.

– Я не ожидал такой чести, мадам, – проговорил Людовик.

– А я – такого оскорбления, ваше величество.

– Оскорбления, мадам? Вы забываетесь.

– Нет, это вы забыли меня, ваше величество.

– И вы ворвались сюда.

– Я хотела услышать решение о моей участи из ваших собственных уст, – прошептала она. – Я еще могу вынести удар от того, кто владеет моим сердцем. Но мне тяжко слышать, что обижен брат устами лакеев и гугенотов-солдат, и то только потому, что его сестра слишком сильно любила.

– Теперь не время обсуждать подобного рода вещи.

– Могу надеяться увидеть вас, ваше величество, и когда?

– В вашей комнате.

– В котором часу?

– В четыре.

– Тогда я больше не буду надоедать вашему величеству.

Она отвесила ему один из тех грациозных поклонов, которыми славилась, и гордо поплыла назад по одному из боковых коридоров – глаза ее сияли торжеством. Сила ее красоты и ума никогда не изменяли маркизе, и теперь, добившись обещания свидеться с королем, она нисколько не сомневалась, что ей удастся достичь желанного, как и раньше, и снова своим очарованием увлечь в нем мужчину, как бы ни восставало в нем против этого королевское достоинство.

Глава IV. Отец народа

Людовик шел исполнять свои религиозные обязанности явно не в духе, о чем свидетельствовали и сурово нахмуренные брови, и плотно сжатые губы. Он хорошо знал свою прежнюю фаворитку, знал ее вспыльчивость, дерзость, полное неумение сдерживаться в момент противоречий. Она была способна выкинуть какую-либо отвратительную выходку, пустить в ход свой злой язычок, с целью отомстить королю и всячески его высмеять. Она даже в состоянии устроить публичный скандал, который сделал бы его притчей во языцех для всей Европы. Людовик вздрогнул при одной только мысли об этом. Следовало во что бы то ни стало предотвратить надвигающуюся катастрофу. Но как порвать связь? Не в первый раз приходилось Людовику проделывать это, но кроткая Лавальер скрылась за монастырской стеной, как только прочла в его взгляде угасшую страсть. Да, там была действительно настоящая любовь. А эта женщина будет бороться, биться до самого конца, прежде чем уступит другой то положение, которым она сама так дорожит. Она уже сейчас твердила о своих попранных правах, о нанесенных ей обидах. В чем же они? Крайний эгоист, живший в атмосфере вечной лести, которой он дышал, Людовик не мог уяснить, что пятнадцать лет жизни, посвященной исключительно ему, потеря мужа, им же отдаленного, могли давать этой женщине кое-какие права на него. По его же мнению, он поднял ее на такую высоту, о какой только может мечтать подданная. Теперь она пресытила его и надоела, а потому ее обязанностью было незаметно удалиться на покой и быть благодарной за прошлые милости. Она получит пенсию, дети – обеспечение. Что же более может требовать любая благоразумная женщина?