Изгои
Шрифт:
А если к нам нарисуются? — вздрогнула Зинка.
Мы им не кенты. У нас полный облом получат. Во, выкусят! — отмерила Катька по локоть, рассмеявшись: — С мужиков сорвали. Там в камере не клево канать. А нас в камере не приморишь. Глянь на мелкоту. Всех надо устроить, дать пожрать, спать уложить, помыть. Где это все возьмут? Сами не жравши. Не до нас. Срывают пенки, где «на пушку» можно взять.
И то правда! Никому мы не нужны. Даже ментам! — согласилась Зинка и спросила: — А ты как?
Сегодня тихо. Никто не встретил. Чирий обещал вчера рыло намылить, если опять увидит,
С-сука гнилая! — разозлилась Зинка.
Я придумаю ему облом! — усмехнулась Катька криво. И закурила сигарету из пачки, какую вытащила у Чирия во время ссоры.
Катьку знали все малолетние бомжи города. Ее боялись и неспроста дали этой девчонке кличку Дикая Кошка. Мало того, что дралась она не хуже целой своры бомжей, материлась злей бухой свалки, умела подстроить любую пакость, оставшись при этом в стороне. Но, на такое способны были и другие. Она же считалась самой удачливой воровкой. Стоило Катьке прийти на базар, после нее другим бомжам там нечего было делать. В ее бесчисленных и бездонных карманах, за поясом, за пазухой и в рукавах мог спокойно вместиться целый колбасный ряд.
Она шла мимо гор колбасы, лишь изредка приостанавливаясь. Ни одна из продавцов не заметила ничего подозрительного за нею. Ну, подумаешь, остановилась взглянуть на цену, поправила ценник. Похвалила запах, пообещала привести мать и пошла. Но куда подевались три палки сервилата? Словно сами убежали следом за девчонкой. А та уже другой зубы заговаривает. Остановилась, где народу побольше, сарделек натаскала, пока продавщица покупателей обслуживала. Потом в рыбный ряд подалась. Конфеты и булки, печенье и яблоки, сигареты и жвачку, даже сметану уносила из-под носа у торговок. Возвращаясь к своим радовалась:
Хорошо нагрела блядей! С каждой налог взяла! За нас! За всех! — выгружала все в кучу.
Налетайте! Жрите! Сегодня повезло! Завтра не знаю, как получится!
Нет, ни одна Катька кормила кодлу. Этим занимались все без исключения.
Даже пятилетние Женька и Димка каждый день проверяли свои владения — целое кладбище на окраине города. Здесь родственники покойников просили помянуть и давали детворе конфеты и печенье. Оставляли и покойнику мясо и хлеб, водку и фрукты. Димка с Женькой забирали все подчистую. Даже пустые бутылки и окурки.
Конечно, не каждый день были похороны, но кладбище не пустовало никогда.
Дикая Кошка требовала со всех посильной отдачи. А кто пробовал отлынивать, нарывался на Катькины кулаки — костлявые, безжалостные, быстрые.
Катька бомжевала уже не первый год и вовсе забыла, как жила прежде. Это было так давно, будто в розовом детском сне, какой чем реже вспоминаешь, тем спокойнее живешь.
Катька курит. Пускает дым изо рта ровными колечками. Курить она стала сразу, как только оказалась на улице. Ее вытолкнула среди ночи из квартиры чужая тетка, повадившаяся к отцу. Куда делась мать, девчонка узнала позже. Баба выхватила ее спящую из кровати и, пока отец спал, выкинула за дверь, пригрозив:
Вернешься,
Катька долго сидела на скамейке во дворе, ожидая, когда отец протрезвеет и пойдет искать ее, вернет домой, прогонит чужую тетку. И, посадив на колени, погладит по голове, скажет тихим голосом: «Прости, Каток, больше никого не приведу к нам. Будем жить вдвоем. Никого не надо. Не повезло с мамкой, а ведь своя была. Чужие не станут лучше. Расти быстрее, дочурка! И забудь все…». Такое было один раз. Вторично этого не случилось.
Отец стал часто пить. Он забывал о дочери. А когда приводил новую бабу, говорил Катьке, что это — ее мать. Она не верила и не назвала матерью ни одну. Она пыталась выгонять их. И тогда отец стал закрывать дочь в ванной. Когда она стала стучаться среди ночи, выпроводил во двор погулять. Утром она вернулась. Отец не попросил прощенья. Подвинул тарелки с объедками и ушел в спальню, даже не глянув, как продрогла девчонка на холоде.
Катька до вечера не могла согреться. Отец с чужой бабой ушли на работу. Вечером он вернулся, неся в сумке водку и пиво. Вскоре заявилась и баба.
Пап! Я устала от чужих теток! Прогони ее! Пусть она идет к себе домой! — попросила Катька.
Но на улице оказалась сама.
Катька! Ты чего сидишь как шиш? Примерзнешь к лавке! Твово пропойцу уже непробудить! Конченый он, пропащий! Беги к бабке своей! Может, примет, коли жива! Что-то давно ее не вижу. Раньше частенько навещала, — услышала голос дворничихи.
И вспомнила! Ведь у нее и впрямь когда-то была бабка! Она приносила много гостинцев: сладкие груши и яблоки, пироги и варенье. Отец водил к ней Катьку летом. Бабка жила в старом доме за городом. У нее был большой сад. И Катька верила, что это — дремучий лес, где живут колдуны и царевны, серый волк и колобок вместе с жар-птицей. Бабка знала много сказок и не скупилась на них.
Катька спала вместе с нею на толстой перине и считала себя принцессой на горошине.
Вот только как найти ее? — обрадовалась девчонка. Дворничиха подсказала.
Катька к обеду кое-как разыскала дом. Дверь оказалась заколоченной, окна забиты досками крест- накрест. Девчонка сразу поняла все. Без слов дошло: умерла. А ей надо жить…
Никому не было дела до Катьки. Как жила она одна, никто не поинтересовался. Девчонка, лишь немного погодя, узнала, что эта бабка — по материнской линии. Мать здесь не любили.
Катька ее не помнила. Но услышала от досужих, что родительница нынче торгует на базаре, подвязалась продавать фрукты кавказцев. И заодно сожительствует с ними, со всеми подряд.
Девчонка первые дни присматривалась к каждой торговке фруктами. «Может эта? Она?», — спрашивала себя. Но в памяти не застряло ни одной знакомой черты. А бабы, увидев ее, судорожно глотавшую слюни, гнали зло, яростно, отбрасывали от прилавков.
«Нет, не она!» — поднималась девчонка с бетонного пола, потирая шишку от удара. В глазах все плыло. Хотелось есть.
«Меня за сраное яблоко убить готовы. Да разве есть среди них хоть одна мать?» — заплакала не столько от боли, сколько от горя.