Изгой
Шрифт:
– Да, – сухо соглашаюсь я. – Не так. – Камни у меня кончились, так что я складываю руки на коленях. – Знаешь, что меня в этом всем больше всего бесит?
Он поднимает глаза, готовый к худшему и смирившийся с ним.
– Ты не только потратил мое время и предал мое доверие, так еще и оказалось, что этот человек, который начал мне нравиться, даже не существует. Испарился в облаке из тысячи маленьких обманов. Я даже не знаю, представляешь ли ты, что это за чувство.
Его голос становится немного хриплым.
– Ладно тебе, Слоан. Я признаю, что соврал по поводу группы, но все
– Я весь вечер об этом думала и поняла, что, пожалуй, твоим лучшим трюком было то, что ты каким-то образом совершенно ничего не рассказал мне о себе.
– Это вышло не специально.
Уверена, он сам в это верит, но я знаю, что это неправда. Я довольно-таки закрытый человек, но по сравнению с ним мои стены – это проволочный заборчик. В этом, впрочем, пусть разбирается его психотерапевт. Не могу же я весь его характер исправить за одну ночь.
– Если ты хочешь, чтобы я тебе поверила, то тогда твоя очередь рассказать мне что-нибудь настоящее. Ты меня вскрыл и погулял в моей голове, теперь твой черед.
Он прикусывает губу.
– Ладно. Так. Ну… Я тоже люблю бегать.
Я моргаю.
– Чего?
– Я люблю бегать, – смущенно повторяет он. – Та штука, которую ты так любишь? Спортивный бег? Я так-то тоже увлекаюсь.
У меня отвисает челюсть.
– Ты издеваешься? У нас все это время реально было что-то общее, но ты решил соврать про Sleater-Kinney? Да что с тобой не так?
– Мне казалось, мы только что выяснили, что со мной много чего не так? – печально говорит Эр Джей.
Я возмущенно фыркаю.
– Ты невозможен. Сто раз расспрашивал меня про бег и ни разу не упомянул, что тоже бегаешь. Спринт или дистанция?
– Дистанция. Начал в детстве, – хмуро говорит он. – Мама приводила домой парней, так что я выметался куда подальше и бегал по району, чтобы убить время.
Он еще не договорил, а я уже понимаю, почему он утаил от меня свою любовь к спорту. Потому что тогда бы ему пришлось поделиться, откуда эта любовь взялась, а, как я теперь знаю, Эр Джей скорее пойдет гулять босиком по раскаленным углям, чем покажет свою слабость. Мы с ним очень похожи.
– Со временем мне начало нравиться, – добавляет он, неловко пожав плечами. – Помогает собраться с мыслями.
– Это одна из причин, по которой я люблю бегать, – признаю я. – Приводит мысли в порядок. – Меня снова захлестывает раздражение. – Вот видишь, как это просто, Эр Джей? Быть искренним с людьми?
Кажется, он проглатывает очередной смешок.
– Да, не очень ужасно.
– Отлично. Давай еще что-нибудь, – напираю я. – Что-нибудь поважнее, чем общая любовь к спорту.
Эр Джей со вздохом откидывается назад и ложится на перевернутую лодку, упирая взгляд в небо. Оно сегодня особенно чистое, и звезды сияют, словно пробитое дробью сито на небосводе.
– Что-нибудь поважнее, – повторяет он, охрипнув еще больше. Для него это явно непросто. – Хорошо. Мой папа показывал мне фокусы. Классическая ловкость рук, от которой дети с ума сходят. Правда, у меня от него осталась лишь пара воспоминаний, так как он от нас ушел, когда я был маленьким. В какой-то
Его голос становится тихим и далеким, едва слышным на фоне тишины и отражающейся в озере луны. Эр Джей закидывает руки за голову, а я ложусь рядом с ним, борясь с желанием взять его за руку.
– Он был аферистом. Путешествовал по всей стране, выжимая деньги из вдов или продавая ворованные бизнес-планы дуракам, которые с трудом могли себе это позволить. – Эр Джей бросает взгляд на меня. Его лицо – та же картина из расплывшихся цветных пятен. – Я слежу за ним. Каждые несколько месяцев просматриваю полицейские сводки и записи отелей. Проверял в прошлом месяце – он снова в тюрьме, третья ходка за кражу в крупных размерах. Вполне вероятно, уже никогда не выйдет на свободу.
Кажется, мне стоит что-то сказать. По крайней мере, очень хочется. Как будто бы часть его тянется ко мне, просит, чтобы кто-то подержал его за руку в этой темноте и сказал, что все будет в порядке, но кто я такая и что я знаю о его проблемах? Да, я тоже потеряла родителя. Эта дыра в душе никогда не заживает. Но каждое мое обрывочное, мимолетное воспоминание о маме – прекрасное. Она нас любила. Жила ради нас. Я выросла в стабильном, счастливом доме, где моей самой большой проблемой было то, что мне не разрешали поесть мороженого или посмотреть телевизор после отбоя.
– Мама всегда говорила, особенно когда злилась на него, что находчивость у меня от нее, а вот непослушание – от папы. Мне кажется, я так часто это слышал, что впитал в себя. Может, так стало даже проще врать и нарушать правила, знаешь? Это же у меня в крови, что я могу с этим поделать? Но в то же время меня это жутко пугало. Перспектива стать таким же неудачником, как он. Перейти черту и оказаться в тюрьме.
Эр Джей поворачивается ко мне лицом. Ему тяжело возвращаться в то время, это написано на его помрачневшем лице, заметно по поджатым губам. Я почти жалею, что довела до этого, но в то же время довольна, что наконец-то начала его понимать. Не только его маску, но и то, что кроется под ней. Сотни кусочков того пазла, коим он и является, встают на место вокруг тех формирующих моментов, отношений и страхов, которые сделали его таким.
– Я не всегда себе нравлюсь, – резко признается он. – Я бы даже сказал, иногда я себя терпеть не могу, и тогда словно бы начинаю изо всех сил стараться скрыть ото всех то, как и в чем я на него похож.
Мое сердце сжимается.
– Для школьника ты очень самокритичен. Ты же никого не убил.
– Спасибо, но это не утешение. Ты имеешь право меня ненавидеть. То, что я сделал, непростительно.
– Это правда. И тебя за это пока никто не прощал, я все еще злюсь.
Сделанное Эр Джеем выходит так далеко за рамки обычной школьной драмы. Я даже не уверена, что до конца осознала произошедшее и какие чувства у меня это вызывает. Но я понимаю, что в его голове это все не выглядело так уж плохо. Просто у него с понятиями не все в порядке.