Излом зла

Головачев Василий Васильевич

Процедура прохода на территорию «Белого дома» отняла у генерала еще несколько минут, здесь его пока не знали в лицо, поэтому в кабинет премьера он вошел в недобром расположении духа.

– Садитесь, Владимир Алексеевич, – кивнул на ряд стульев у Т-образного стола премьер; судя по всему, он тоже пребывал в невеселом настроении. – Как служится на новом месте?

– Спасибо, Петр Адамович, – кисло улыбнулся Бондарь. – Предшественник оставил немало нерешенных проблем, так что сплю мало, а отдыхаю того меньше.

– Все мы отдыхаем мало, – заметил глава правительства,

подавая директору службы безопасности лист плотной белой бумаги с тисненным золотом гербом Исламской Республики Ичкерия. – Читайте.

Бондарь водрузил на нос очки и пробежал глазами текст. Это была официальная нота президента Чечни Везирхана Шароева правительству России. В резкой форме, свойственной только лидерам ближневосточных и кавказских стран, президент Чечни требовал выдать «группу российских террористов», которая нарушила границу суверенной Республики Ичкерия и совершила ряд тяжких преступлений, в том числе – убийство «двух десятков» уважаемых граждан независимого государства. Далее перечислялись «террористы», среди которых Бондарь без особого удивления увидел фамилии командиров спецподразделений «Стикс» и «Щит».

Дочитал ноту до конца, поднял глаза на широкое бледное лицо премьера с густыми черными бровями. Владимир Алексеевич знал, что премьер до своего назначения работал директором Национального банка и был предложен на пост главы правительства президентом, но с чьей подачи – мог только догадываться.

– Понимаете, чем это грозит вам? – по-отечески ласково сказал Петр Адамович.

– Это дела Панова.

– Панова нет, отвечаете за работу ведомства вы, Владимир Алексеевич, так что делайте выводы. Людей, перечисленных в ноте, надо немедленно задержать и передать чеченской стороне. Вам понятно?

– Всех?

– На ваше усмотрение, – подумав, ответил премьер-министр. – В списке ведь не только ваши люди? Кого считаете нужным, оставьте. Кого нет…

– Понятно. Разрешите выполнять?

– Полноте, генерал, мы же не на строевом плацу. Нам необходимо научиться понимать друг друга с полуслова. Постарайтесь справиться с этим делом побыстрее, а я обещаю вам всестороннюю поддержку.

В глазах премьера мелькнул хищный огонек угрозы, и у генерала свело живот, словно от проглоченной змеи. К себе на Лубянку он ехал в мрачной решимости устроить всем разработчикам операции «Перехват» суровый «разбор полетов», забыв, что, будучи еще начальником Управления «К», сам принимал участие в ее подготовке, предоставив свои каналы информобеспечения.

В двенадцать часов дня он вызвал Ельшина и Первухина, однако «разбор полетов» делать не стал, просто передал суть разговора с премьером и приказал «зачистить» все следы операции «Перехват».

– В принципе я уже начал эту работу, – сказал Генрих Герхардович. – Трое участников операции… э-э… выключены. Остались еще трое.

– С Ибрагимовым четверо.

– Хасана там не было, я даже не понимаю, почему его фамилия фигурирует в списке.

Бондарь знал, что это не так, но промолчал. Ельшин мог сделать для своего главного телохранителя любое алиби.

– Хорошо, а остальные?

– Люди Михаила.

– Я

своих не отдам! – твердо заявил Первухин.

Бондарь налился темной кровью.

– Вы понимаете, генерал, что может…

– Понимаю, – отрезал Первухин, – но не отдам! В крайнем случае подсуну качественную дезу – «трупы» моих ребят, оказавших сопротивление и убитых «при попытке задержания». Кстати, там в вашем списке есть еще фамилии… это не мои люди.

– А чьи? – Бондарь остыл, надел очки и прочитал: – Парамонов, Горшин, Митина… Кто эти люди?

– Выясним, – небрежно бросил Ельшин. – Думаю, их-то как раз и надо будет передать чеченцам.

– Идите.

Генералы вышли, в приемной остановились у окна, Первухин закурил.

– Странно, что не сработала наша уловка – взвалить всю вину на «чистилище», – сказал Ельшин. – Хасан, что ли, прокололся… не понимаю.

– Генрих, я человек, в общем-то, незлобивый, – сказал Первухин, глотая дым и щурясь, – но предупреждаю: тронешь моих ребят – я твоего Хасана из-под земли достану! И тебе житья не дам. Так что подумай. – Он сильно затянулся, ловко бросил окурок в корзину под столом адъютанта Бондаря. – И сними свой «хвост» с меня, не то придется рвать с кровью. Адью.

Не глядя на Ельшина, начальник Управления спецопераций вышел из приемной, не отвечая на какой-то вопрос адъютанта. Генрих Герхардович задумчиво смотрел ему вслед. Потом встрепенулся и поспешил к себе. В кабинете его ждал майор Ибрагимов.

– Выяснил, кто был у меня на даче? – спросил Ельшин.

– Еще нет, – отвел глаза майор. – Ребята клянутся, что никого не видели и не слышали.

– Перекрыли подземелье?

– Так точно. Но тот, кто проник туда, отлично знал расположение телекамер и дежурного монитора. Непонятно только, что им было нужно, выше отметки «минус десять» они не поднялись.

Ельшин, который догадывался, что было нужно неизвестным взломщикам, делиться своими умозаключениями с подчиненным не стал. Ибрагимов знал о существовании подземного бокса со степенью защиты «четыре нуля», но даже не представлял, что там хранится.

– Твою голову затребовали чеченцы, – сказал Генрих Герхардович, наливая себе в стопку на два пальца коньяку, залпом выпил. – Ума не приложу, откуда у них данные по опергруппе.

Ибрагимов, привыкший к не раз ставившей его в тупик прозорливости генерала, промолчал.

– Ладно, это я выясню. – Ельшин говорил уверенно, однако в глубине его души уже поселился страх. Вчера он так и не смог вызвать Конкере, хотя файл вызова не пострадал: неизвестные диверсанты, свободно взломавшие защиту святая святых дачи генерала, включавшие (!) компьютер, память его не стерли. Генрих Герхардович представил, что могло случиться, сделай они это – кроме программы связи с Монархом он хранил в базе данных множество сверхсекретных документов, – и ему стало дурно. Он налил себе еще коньяку, потом сделал пару глотков прямо из горлышка, провел дрожащей рукой по лбу и сел за стол. Ибрагимов следил за ним молча, не выдавая своих чувств. Наконец коньяк начал действовать, и начальник Управления «Т» несколько ожил.