Излом
Шрифт:
Я полностью поддержал его.
Побеседовав таким образом, и чуть отвлекшись от личных проблем, я направился в строящийся «Лас–Вегас», по пути рассуждая о том, что у меня сейчас своя война…
— Летом несколько сооружений сдадим под ключ, – доложил Вован, когда я проводил ревизию объекта, – и можно начинать эксплуатацию.
«Вот сюда-то потом
Неожиданно на серой девятиэтажке под самым козырьком крыши прочёл неровные крупные буквы, выведенные рукой влюблённого строителя: «Аленка – незабудка моя!»
Несколько букв были бледнее других – видно, начальник жека приказал стереть надпись.
«Непорядок! Дом – это не газета, а среда обитания», – рассуждал он.
На сердце чуть–чуть потеплело, и я вспомнил, что сейчас весна.
— Притормози-ка, – велел водителю и ещё раз прочёл надпись: «Аленка – незабудка моя!».
А люди вокруг спешили по делам и глядели под ноги.
— В Глеб–овраг к старому дому! – приказал шофёру.
Смеркалось. Накрапывал дождь. Здесь, как всегда, было тихо и сонно… Внизу взлаивали собаки и нервно орали мартовские коты, а за спиной шумел и кипел огнями и жизнью город.
«Я должен сделать свой выбор…
Там, внизу, спокойная жизнь и воспоминания…
Здесь, наверху, сладкая месть и будущее…
Там женщина, которую когда-то любил…
Здесь – власть и деньги…
Когда последний раз встречались, она сказала, что будет терпеливо нести по жизни свой крест, что всех простила, что будет молиться за меня и сына. А я не стану терпеть! Я не знаю, что такое терпение – сила или слабость? Но знаю, что не хочу терпеть! И не могу простить!
Каждый выбирает свою дорогу сам!» – глядел на маленький дом внизу и на видневшиеся отсюда окна моего офиса в здании
«Я должен быть жесток!!!»
Из-за угла корпуса института вышла горбунья, которую встречал когда-то на кладбище, и направилась в мою сторону. Рядом с ней тихонько плелась старая собака.
— Дай-ка пистолет! – обратился к одному из гоблинов, приехавших на двух машинах вместе со мной.
«Эти ребята, наверное, – оглядел своё окружение, – и кидали когда-то в них камни…»
Собака приметила что-то интересное для себя и обогнала хозяйку. На нас они не обращали внимания.
Прицелившись, я выстрелил и увидел, как сеттера подбросило, а затем он тяжело рухнул и забился среди осколков кирпичей и мусора.
Горбунья, бросив сумку с кусками хлеба, упала перед ним на колени и, пачкаясь кровью, прижала к себе собачью голову.
Она не кричала, нет, а лишь молча гладила голову своего единственного друга.
«Мне ни к чему жалость!.. Мне ни к чему терпение!..»
Смотрел, как она обнимала собаку и раскачивалась, словно пела ей колыбельную.
А может, и пела?!
«Bо мне нет жалости!» – говорил себе.
Глаза сеттера остекленели, и он провис на её руках.
Она не плакала, а по–прежнему раскачивалась и пела, или стонала, или беззвучно рыдала.
«Мне не нужна жалость!..» – перевёл взгляд на бывший свой дом, и на секунду показалось, что увидел рядом с ним деревенского деда.
Он глядел в мою сторону и слёзы текли по морщинистым щекам, теряясь в седой бороде.
«Конечно, показалось. Это просто дождь, – вытер со щеки каплю. – Прости, старик! Каждый выбирает свою дорогу сам!» – протянул пистолет бойцу, который шмыгал носом, с трудом скрывая жалость, и увидел, как он вздрогнул, встретившись со мной взглядом.
Глаза мои стали стылые, как у убитого авторитета.
«Больше во мне нет жалости! – подумал я. — Видно из Человека становлюсь Волком!..