Измена, сыск и хеппи-энд

Гончаренко Светлана

Нет, ей снова не удалось потерять сознание, но то, что с ней было дальше, она помнила так, будто со стороны на себя смотрела. Сначала она, опираясь на Гузынина, спускалась по бесконечной лестнице, потом пересекла вестибюль. Тяжелая дверь распахнулась перед ней, открыв небо, полное неподвижных звезд.

– Только не смотрите туда, ради Бога! – вдруг шепнул ей на ухо Юрий Петрович и попытался заслонить собой тусклое прямоугольное зеркало бассейна. Вика все-таки выглянула из-за его плеча и увидела воду, в которой плавали одни лишь звезды, все те же звезды, и тут они казались крупнее, чем на небе. “Никогда не кончится эта ночь”, – с тоской подумала Вика. Трупа Хряка не было видно – то ли он погрузился на дно, то ли стал незаметен среди плавающего мусора.

Юрий Петрович усадил Вику на бетонную тумбу у главных ворот, а сам уже привычно, бейсбольной битой, расколотил стекло будки сторожа. Только так он смог пробраться внутрь. За новой битой пришлось идти в Пашкины апартаменты,

так как прежнюю Юрий Петрович забыл в главном корпусе, возле Стасика. В будке обнаружился сторож Валерка. Связанный, с заклеенными скотчем глазами и ртом, он лежал на полу под вешалкой. Немного придя в себя и наглотавшись кипяченой воды из собственного термоса, сторож Валерка поведал, что двое на джипе, угрожая оружием (пистолетом, но какой марки, сторож впотьмах не разобрал), принудили его открыть ворота и стали спрашивать про какую-то красавицу-блондинку по имени Виктория. Валерка ворота открыл, но про блондинку ничего сообщить не смог: он знал лишь Лариску, которую, несмотря на белокурость, красавицей не считал. Да и имя другое. Вики же он отродясь не видел (а когда увидел, то не мог поверить, что из-за нее весь сыр-бор разгорелся, поскольку блондинкой она больше не была). Ничего не добившись, Хряк стукнул Валерку кулаком по голове. Несчастный сторож очнулся после удара уже в своей будке, весь в скотче и в путах. Телефон бандиты у него отобрали, сигнализацию вполне профессионально попортили, и связаться с Дряхлицыным было невозможно. Валерка божился, что мигом слетал бы туда на своем мотоцикле, если бы не так ломило ударенную кулаком голову и если б не скакали от этого перед глазами оранжевые точки и зеленые иголки. Вот если бы Юрий Петрович взял его мотоцикл и…

– Нет, мы на этом чудовищном джипе поедем, – отрезал Юрий Петрович. – Причем лесом поедем, старой дорогой. У нас там дети, по ним стреляли!

Джип бандиты бросили неподалеку от кишечного домика Риммы Васильевны. Вика немного пришла уже в себя, хотя, кажется, у нее начинался жар. Она на заплетающихся ногах, но самостоятельно спустилась с холма. При этом она бессмысленно улыбалась и пыталась поймать горячими растрескавшимися губами какую-нибудь звезду – ей казалось, что та охладит ее, как льдинка.

– Пятый час, – пробормотал шедший рядом Юрий Петрович. Время, стало быть еще существовало и даже понемногу подвигалось к утру!

Дверь кишечного изолятора так и стояла распахнутой. Из помывочной по крыльцу и земле стелился желтый клин света, в котором блистало битое стекло.

– Они здесь все перепортили, – огорчилась Вика. Юрий Петрович с ней согласился:

– Еще бы! Такие вандалы…

– А где моя лелия обоюдоострая? Жива?

– Не знаю. Если хотите…

Он рысью бросился к домику и скоро вернулся со склянкой в руках.

– Вот, уцелела. Даже странно: эти уроды стол перевернули, разбросали все, ананас растоптали. А цветок на тумбочке стоял, в тени, и его не тронули – не заметили, наверное.

Орхидея в негустой уже, предутренней тьме казалась не розовой, а синеватой, как лунный свет. Ее острые крылья-лепестки были раскинуты так же воинственно и нахально, а лиловые волнистые губы тянулись из сердцевины с привычным поцелуем. Ничего не знают и не помнят глупые цветы! Вика осторожно прикрыла лелию курткой, чтоб не мерзла тропическая дурочка, и вскарабкалась на высокое сиденье джипа. Юрий Петрович, наморщив блестящий голый лоб, изучал незнакомую панель управления. Что к чему, он сообразил быстро. Скоро джип всполз на гору, миновал главный корпус, бассейн, в котором так жутко был погребен Хряк, и подкатил к парадным воротам, распахнутым Валеркой.

– Вы бы по просеке лучше поехали, – посоветовал несчастный сторож, но Юрий Петрович не стал его слушать. Он повел джип вдоль белой бетонной стены, надеясь попасть на заброшенный проселок, по которому ушли дети. Вика неподвижно смотрела вперед. Утро уже начиналось, но ослепительный свет фар делал его непроглядными потемками. Дорога вокруг санатория, если когда-то и существовала, теперь заросла. Вдруг выскакивали на нее перед джипом, как вспугнутые звери, мохнатые сосновые подростки, самовольно вылезшие и вытянувшиеся за последние глухие годы. Подогнутые мощным бампером, они бессильно скребли по днищу машины. Толстые сосны-колонны подпрыгивали и разбегались слева и справа.

– До чего дорога скверная! – бормотал про себя взмокший Юрий Петрович, всматриваясь в дикую пестроту освещенной полосы. – Даже на джипе подбрасывает адски. А тут еще где-то и обрыв есть, я вечером еле проехал. Что-то вроде оврага. Почти до стены его подмыло. Не навернуться бы!

Он шумно, с пристоном вздохнул – вспомнил, должно быть, свой злосчастный “Москвич”. Вика ему не отвечала. Орхидея в ее руках от ее тепла или от тряски вдруг стала ощутимо и нежно пахнуть – чем-то незнакомым, влажным, травянистым. Недостижимым раем! Однако Викина истуканная неподвижность начала беспокоить Юрия Петровича. Он часто и быстро взглядывал в ее сторону, блистая то целым, то треснувшим стеклом очков, и тут же возвращался к прыгающему перед ветровым стеклом черно-желтому лесу.

Вика вдруг

положила голову ему на плечо и спряталась лицом в пыльной ткани его куртки. Это была сейчас единственная твердыня в мире, за которой она могла укрыться. Юрий Петрович перестал дышать. Он даже изогнулся, чтобы ей было удобнее. Золотые сосновые лапы с колким шорохом липли к ветровому стеклу и исчезали, качалась впереди чернота и подкатывала к колесам бесконечный корявый ковер лесных ухабов. Юрий Петрович на минуту забыл, где он и зачем куда-то едет. Вика пошевелилась и подняла на него глаза, очень странные и блестящие (он еще не знал, что надо их называть медовыми). Она так улыбнулась, что Юрий Петрович исхитрился ее поцеловать, и она не оттолкнула его, не отвернулась. Наоборот, она сама тянулась за поцелуями, сложив губы наподобие сердечка лелии. Надо, чтоб ее любили и целовали! Теперь вернуть ее к жизни можно было одним только способом – целуя, и все дольше и дольше, потому что она слишком много дней мучилась в страхе, тоске и совсем без любви, так что жить стало трудно и не хотелось, и торчащие с земли железные ребра упавшей лестницы вовсе не казались страшными, скорее желанными. Зато теперь…

Юрий Петрович уже не смотрел в ветровое стекло, когда самый долгий поцелуй втянул их обоих в огромный неотвратимый водоворот. Мир качнулся, верх стал низом, а низ верхом. Что-то совсем рядом свежо и страшно затрещало, сбоку что-то стукнуло, заскрежетало железом; померк свет, и исчезло все. Юрий Петрович успел вспомнить: “Тот самый овраг”…

Глава 18

Песок фараонов и другие радости жизни

Ноябрь для гольфа не самое лучшее время. Стыло, голо и бесприютно в полях, свищут жестокие ветры, сеется с небес ледяная крупа. Однако гольф-центр открылся именно в ноябре. Никак не выходило раньше, хотя работа кипела днем и ночью – слишком уж многое надо было сделать. Сначала думали погодить с торжествами до весны, до первой травки, потом решили начать с гольфа на снегу – такой, оказывается, тоже бывает. Но Сергей Ильич Колотов не утерпел и клуб открыл в саму отчаянную непогоду. Наперекор ей состоялось и стильное празднество, и первый за Уралом турнир “Гольф по-русски”, который блестяще выиграл сам Колотов. Он получил учрежденный им Большой приз – громадный серебряный кубок, похожий на ванночку, в каких купают младенцев, только на длинной витой ноге. Выделенный им крупный денежный приз достался ему же.

Гольф-торжество носило закрытый характер и прессой освещалось скупо. В областных теленовостях мелькнуло лишь коротенькое сообщение да несколько кадров с крупными планами соревнующихся. Энтузиасты гольфа имели такие сизые обветренные лица и малиновые носы, что их можно было принять за завсегдатаев сельских спартакиад. Между тем это были все на диво успешные и состоятельные господа, просто погода выдалась зверская. Подробности, не попавшие на экран, передавались изустно, поэтому малодостоверны. Люди с небогатой фантазией говорили что-то о шашлычках на морозце. Более продвинутые утверждали, что украшением праздника был стрит-конкурс в новом громадном бассейне, занимавшем теперь половину бывшего главного корпуса. Состязающиеся красавицы якобы снимали с себя последнее среди тугих цветных фонтанов и грохота живого симфонического оркестра, после чего ныряли в радужно подсвеченные пучины. Там плескались уже первопроходцы гольфа. Они вылавливали наиболее отличившихся, на их взгляд, конкурсанток и осыпали их бриллиантами и мехами. Победительница якобы более часа плавала перед восхищенным жюри и брассом, и на спине, будучи в норковой шубе и в громаднейшем алмазном венце. Вот какую ерунду рассказывали, и все потому, что после ужасных апрельских событий, разыгравшихся в “Картонажнике”, санаторий преобразился со сказочной, пугающей быстротой, и Колотова стали считать способным на любые чудеса. Ведь домики с мозаикой, павильончики и всяческие троянские развалины в одну ночь исчезли, и вместо них выросли совсем другие строения – странные, сквозисто-решетчатые, сверкающие небывалым смугловатым стеклом. Не выглядели они ни уютными, ни особо красивыми, но европейский уровень чувствовался за версту. Со стены главного корпуса сгинули грудастые мозаичные пловчихи. Он оделся староанглийским пурпурным кирпичом, а его плоская кривоватая крыша украсилась целым лесом пластиковых кровель и откидных крыльев – там устроили солярий. Помимо большого бассейна с цветомузыкой и фонтанами, где и плавали стриптизерши в шубах, был здесь малый бассейн, о котором шли абсолютно несуразные слухи. Он был вроде бы сделан в виде овального озерца и наполнен соленой водой, привезенной в специальной цистерне то ли с Мертвого, то ли с Красного моря. Это явная выдумка. В лучшем случае, в воде растворяли какие-нибудь соли для ванн. Зато вокруг бассейна действительно был насыпан нежнейший бледно-желтый песок из Египта, причем не затоптанный и заплеванный туристами, а взятый прямо из-под пирамиды Хеопса, из заветных глубин, где лишь шныряли, шурша, всякие пустынные гады да витали неприкаянные духи фараонов. Из египетских песков возносились над бассейном волосатые стволы финиковых пальм. Чуть в сторонке был насыпан небольшой декоративный бархан.