Измена, сыск и хеппи-энд
Шрифт:
Как Стасик ни надрывался, ответа ему не было.
– Ладно, обойдемся, – решил он. – Куда Хряк денется? Пошли-ка в машину! Цып-цып-цып!
Он направился к Вике, стараясь попасть круглым бельмом фонарика ей в глаза, и захохотал, когда она заслонилась руками.
– Только не приближайтесь ко мне! – выкрикнула Вика слабым голосом.
– А что, сама пойдешь? Какая цаца! Вот сейчас в узелок тебя завяжу и в карман суну.
Он не ожидал, что Вика так молниеносно вскочит на подоконник и из последних отчаянных сил перешибет ногой гнилой переплет пустой рамы. Ее фигурка быстро мелькнула в просвете окна, и только гигантским обезьяньим прыжком удалось Стасику нагнать ее. Он схватил ее за ногу и куртку, а ведь летела уже Вика на волю, и Стасик едва справился с ее устремившейся
– Ага, вот ты чего выдумала! – прокряхтел он, обхватив Вику и обдавая ее тяжелым хищным дыханием. – Нет, не выйдет! Сказал – поедешь с дядей, значит, поедешь. Очкастому ты живая нужна, хотя он не говорил, что невредимая. Главное, чтоб разговорчивая была, а это мы устроим. Ишь ты – не тронь ее! Нет уж, попалась, так что многие тебя теперь тронут. И первые мы с Хряком. Я тебя ведь помню, сразу узнал – это ты перед нами в “Бамбуке” выдрючивалась. Я тогда еще подумал: классная телка! Задница какая, а ножки! Вот бы мне ее! Мне и досталась. И Хряку еще. Сейчас в машине мы втроем немножко поиграем. Я знаю много интересных штучек, да и Хряк любит таких вот куколок стройненьких. Славно оттянемся. Тебе понравится – все вы, стервы, это любите. А потом поедем к Очкастому, пускай он разбирается, чья ты Красная Шапочка, кто тебя и с какими пирожками к нам послал. Это уж его дело. А мы свое аккуратненько возьмем. Прямо сейчас!
Вика пыталась отбиться от шарящих рук, от влажного жара, чужого и страшного. С утра, очевидно, Стасик облился крепким хорошим одеколоном, но теперь дорогие ароматы уступили звериному потному естеству. Чем отчаяннее Вика дергалась, тем больше тяжелело и смыкалось вокруг нее это неодолимое злое тело. Короткопалая цепкая рука уже больно тянула и задирала ее куртку. “Зачем я не прыгнула с того балкона!” – в десятый раз с тоской подумала она и от ужаса закричала бессмысленно и истошно. Ее вопль тут же угас, потому что грязная соленая лапа залепила ей губы. Она чувствовала во рту жесткую кожу с тошнотворным металлическим привкусом и могла теперь только бессильно мычать и вздрагивать. В другой, правой лапе Стасика оказался вдруг нож. Нож этот легко кромсал в лоскуты Викину одежду и касался уже тыльной стороной ее кожи. Вика знала, что не только она ничего теперь не может изменить, но и Стасик из грубого человека сделался нерассуждающим слепым зверем, и пока он не выместит на ней свое злое возбуждение, не истопчет, не изорвет в клочья – не на радость, а из ненависти – он не остановится. Даже если понимает, что делает не то, что надо, даже если потом будет жалеть и каяться, хоть перед Очкастым, сейчас он ничего с собой не в силах поделать. Вика никогда в жизни не теряла сознания и в ту минуту жалела, что так глупо устроена. Хотя бы можно было ничего не чувствовать теперь, ничего не знать…
Внезапно тело, с такой силой давившее и терзавшее Вику, дрогнуло от странного звука, негромкого и тупого. Лапы сразу ослабли, зато тяжесть их стала неимоверной и уволокла Вику за собой – в преисподнюю, как подумала она. Там будет легче, там все кончится…
– Виктория Сергеевна! Вика! Вы не ушиблись? – раздался рядом тихий, смущенный голос Юрия Петровича Гузынина. Он наклонился и стал помогать Вике выбираться из-под неподвижного Стасика. Когда Вика поднялась, она вся дрожала, хваталась за лохмотья своей изрезанной куртки и не могла сказать ни слова, как ни пыталась. Перед ее глазами плыл бесконечный серый туман, в котором проскакивали неяркие зеленые искры. Она прогоняла их рукой, но искры не уходили, а бестолково плавали друг за другом, мерцая и множась. Постепенно сквозь слепой туман проступила фигура Юрия Петровича, косо озаренная с пола Стасиковым фонарем. Был Юрий Петрович грязен с головы до ног, а по пояс почему-то еще и совершенно мокр. Его лицо настолько испачкалось, что казалось чужим и осунувшимся, а одно из стекол в очках ветвисто треснуло по диагонали.
– Вы живы! – бормотал Юрий Петрович. – Какое счастье! Вы так закричали, что я чуть с ума не сошел. И хорошо, что закричали, иначе я не смог бы сразу вас отыскать… Только не смотрите на это чудовище. Да, я его убил. И того, второго, тоже. Меня теперь посадят. Ну и пусть!
В эту минуту Стасик, широко, вроде морской звезды раскинувшийся на полу, икнул и дернул ногой.
– Живой! Слава Богу! – воскликнул Юрий Петрович. Вика начала понемногу приходить в себя, и признаки жизни в теле Стасика ничуть ее не обрадовали.
– Он встанет сейчас и нас обоих зарежет, – сказала она слабым голосом. Юрий Петрович замахал руками:
– Исключено! Не может этого быть! Я очень крепко ударил его по голове.
– Не его, а меня, – простонала Вика. – Теперь я понимаю, почему у меня и зелень перед глазами, и головокружение.
– Что вы, я вас и пальцем не тронул, просто вы об пол зашиблись, когда падали. А бил я его, этой вот палкой!
– Поздравляю вас, – сказала Вика, потрогав палку. – Вы просто герой боевика. Знаете, что это такое? Бейсбольная бита. Где вы ее откопали?
– Внизу есть пара комнат с отдельным входом. Кажется, новое руководство их обустроило, и там полно всякого спортивного барахла: мячи, каски какие-то, палки разных сортов… Так вот, тот толстый за мной бежал, и я камнем разбил стекло, чтоб шуму больше было… а потом, уже после… я вернулся, влез в окно. Взял палку, то есть биту, и вот это.
Юрий Петрович показал толстый моток витой веревки.
– Вы собирались метать лассо? – изумилась Вика.
– Нет, конечно. Я хотел где-нибудь поперек дороги или лестницы веревку протянуть… толстый бы споткнулся… а теперь мы этого красавца хорошенько свяжем!
Юрий Петрович, с трудом ворочая валкое тело бесчувственного Стасика, придал ему позу египетской мумии и сплошь обвил веревками. При этом он вязал такие ловкие и причудливые узлы, что Вика поразилась.
– Вы забыли, что я был юным туристом в пионерском лагере имени Фуфалева. Я ведь рассказывал вам, как получил в награду бинокль и фляжку, – напомнил Юрий Петрович.
Вике было не до сладких воспоминаний. Ее волновало только настоящее. Она спросила:
– А где же сейчас другой, Хряк?
Юрий Петрович бросил веревку и застыл, посверкивая в сумраке треснувшим стеклом очков.
– Даже не знаю, как вам и рассказать… Это само собой как-то вышло, – с трудом выговорил он. – Я не хотел, чтобы так получилось! Вы, конечно, должны все знать, хотя станете меня теперь презирать… В общем, он гонялся за мной по всему санаторию, орал “Задавлю!”, но не стрелял – то ли патроны кончились, то ли пистолет потерял. Мы пробежали таким образом весь первый этаж, бесконечные комнаты с битыми унитазами, какой-то зал без пола (я чуть ноги там себе не переломал!) Потом я выскочил на улицу. Там попались мне на глаза эти окна с чистенькими рамами. Я стал стекла бить просто так… Хотел, чтоб побольше звона и грохота было, чтоб хотя бы этот толстомордый негодяй оставил вас в покое… Отвлечь хотел… И вот когда мы бежали мимо какого-то странного бассейна – там, у елок, знаете ли, открытый бассейн; вы видели? – вот там я ногу подвернул. Хряк стал меня нагонять, а я бежать не могу. Он совсем рядом был, я повернулся и оттолкнул его. Клянусь, просто оттолкнул, ничего больше! Вот так, в живот… А он упал в воду. Целая туча брызг была. И он не встал… Я не хотел! Он, может, головой ударился обо что-то – туда столько всякой дряни понабросано! – а может, упал неловко. Но он не встал… Я бросился в воду – я мокрый до сих пор, видите? В бассейне неглубоко совсем, но он захлебнулся уже, такой страшный лежал… И тяжелый. Мне никак не под силу было его вытащить, руки тряслись, ноги тряслись… К тому же вы здесь остались с этим мерзавцем… Я бросил Хряка в бассейне и побежал к вам… Вы, конечно, можете меня презирать, но…
– Я вас не презираю, – тихо сказала Вика. Теперь можно было немного успокоиться и на нее снова нашла головокружительная слабость. Серое лицо Юрия Петровича двоилось в ее глазах, а ели за разбитыми окнами шумели невыносимо громко. Сквозь шум, показалось ей, пробивается какой-то знакомый далекий голос.
– Нам идти надо, там дети в лесу, – хотела она сказать, но сказала ли, не поняла. Собственные слова удалялись от нее и таяли, как дым, очертания стен плыли и выравнивались в гладкое полотно. Она склонила голову на плечо Юрия Петровича.