Измена в прошлом
Шрифт:
– Подумай о том, что я тебе сказал. – жёстко, словно окончательно принял решение, отчеканил Пашка.
– Все-таки бросаешь? – я неверяще покачала головой. Обида и разочарование огненной лавой растекались в груди, невыносимо жгли, рвались наружу. – Трус! Предатель!
Я не удержалась и со всей ненавистью, клокочущей во мне, влепила мужу пощёчину.
Ударила и испугалась. Закрыла лицо ладонями, прячась за дрожащими пальцами от ставшего нечитаемым Пашкиного взгляда, от застывшего каменной маской лица.
Наступившая тишина
– Паш, прости. – прошептала, опустив голову.
– Ничего, Юла, бывает. – Муж положил руку на моё колено, на секунду сжал его и резко встал. – Телефон звонит уже третий раз. Кажется, междугородка.
В пылу ссоры я даже не услышала трезвон из прихожей. Пашка вышел из комнаты, а я подтянула ноги на диван и уткнулась лицом в колени.
Что же делать? Что теперь будет? Неужели он уйдёт? Мысли лихорадочно бились в голове, путались, напрыгивали одна на другую. Я даже не прислушивалась, с кем и о чём говорит мой муж по телефону. Шок от происходящего не давал сосредоточиться. Я была растеряна и оглушена.
– Юля, отец звонил. – встревоженно окликнул меня муж, заглянув в комнату. – Маму с сильными болями забрала скорая. Я, наверное, полечу к ним. Вдруг что-то серьёзное.
Я сползла с дивана и потащилась за Пашкой в соседнюю комнату.
– Что сказали врачи? Отец объяснил что-то? – я остановилась в дверях, наблюдая, как дёргано и нервно Пашка запихивал вещи в спортивную сумку. – Паш?
– Ничего конкретного. – Пашка рванул молнию на сумке, застёгивая её. Собрался за три минуты, как настоящий кочевник, привычный к переездам. – Её с утра мучили боли в животе. Потом стало совсем плохо. Отец вызвал скорую и маму увезли в больницу. В хирургию. Пока ничего не ясно.
Я посторонилась в дверях, пропуская спешащего, озабоченного мужа.
– Я возьму половину. – Пашка открыл шкатулочку на полке, в которой хранились наши деньги. – Полечу самолётом, так быстрее. Здесь ещё нормально остаётся, до зарплаты тебе хватит. Завтра вечером придёт Луис Альберто за переводом, отдай ему вот эту синюю папку. Он заплатит ещё десятку.
Пашка порылся в бумагах и положил на письменный стол папку.
Я смотрела на сосредоточенного, молниеносно передвигающегося по квартире мужа и ничего не понимала. Он насовсем уезжает? В Москву? Он вернётся?
В прихожей Паша, молча зашнуровал ботинки, в спешке надел куртку и, не застёгиваясь, сунул вязаную шапку в карман.
– Всё, Юль. Не грусти, всё будет хорошо. – Пашка обхватил мою голову одной рукой, во второй у него была большая спортивная сумка с вещами, поцеловал меня в лоб и выскочил из квартиры. Я осталась стоять посреди прихожей и тупо смотреть на закрытую дверь.
Произошедшее было очень похоже на быстрый побег. Даже Пашкины ключи от квартиры остались лежать на полочке.
В оцепенении я простояла ещё несколько минут. Никак не могла поверить, что Паша ушёл. Уехал. Улетел. Бросил меня. Всё казалось, что сейчас откроется
Глава 40
Я рассеянно бродила по квартире, по разом опустевшим комнатам. Водила кончиками пальцев по мебели, подоконникам и слушала оглушающую тишину.
Вроде ничего не изменилось в доме и в то же время изменилось всё. Разом стало пусто, неуютно, неприкаянно. Чего-то не хватало. Или кого-то. Живого. Близкого.
Я взяла в руки, брошенную в спешке сборов на кровать, Пашкину футболку. Она ещё хранила тепло его тела. Оставшиеся крохи жара его кожи, крови, литых мускул. Едва уловимый запах.
Отбросила её от себя обратно на покрывало. Не стану прижимать к себе, принюхиваться, как героини любовных романов, которых в прошлом я перечитала не одну сотню. И страдать тоже не буду. Ну если только совсем немного.
Оглянулась вокруг. За этот, почти год, мы обжились в квартире. Появилось много новых вещей, купленных вместе. Даже общие фотографии. И общие воспоминания.
Нужно уходить отсюда. К маме, к бабушке. Они точно будут рады мне. Я слишком редко приезжаю к ним. Преступно редко.
Мысли текли вяло, и я медленно, как в тягучем сне, ходила из комнаты в комнату, пока опять не вернулась в прихожую. С тайной надеждой посмотрела на входную дверь, даже заглянула в дверной глазок, но на лестничной площадке было пусто.
Может быть, позвонить кому-нибудь? Задумчиво провела пальцем по телефонной трубке и вдруг поняла – мне некому звонить.
В нашу с мамой квартиру телефонную связь ещё не провели. Мы стояли на очереди, но после развала девяностых никто этим не занимался. Только в двухтысячных, за немалые по тем временам деньги, нам проведут линию связи.
У подружек тоже пока нет. Да и их самих я растеряла. За время, которое провела здесь, я, занятая своими переживаниями и мыслями, даже не попыталась снова наладить с подругами отношения. Сама отвернулась от них, избегала встреч. Девчонки обиделись и отступили.
Всё отчётливее понимала, что слишком углубилась в свои переживания, ни о чём, кроме рождения Серёжки, не думала. А ведь впереди целая жизнь, и прожить её в одиночестве я не хочу. Мне нужны люди вокруг. Живые, близкие люди. Друзья. Кто-то кроме Пашки.
Наверное, он прав, я слишком зациклилась на своей цели. Одержимая? Так он меня назвал? Но ведь это неправда. В глубине души я уже начала смиряться с новой действительностью. С тем, что всё в этот раз идёт не так, и моё и Серёжино будущее непредсказуемо. И будет ли Серёжка? Родится ли?
Я даже уже была готова поверить в услышанную когда-то сказку том, что умершие люди снова рождаются в своём роду. Души ушедших приходят в этот мир в собственных потомках. Слабое утешение для потерявших своих самых близких людей.