Измена. Вернуть жену

Гур Анна

Я ведь даже с родителями первое время не встречалась, а потом мы шифровались. Перед побегом я позвонила домой… со старого телефона, помню веселый голос матери, которая щебетала, спрашивая, как молодожены проводят время, скоро ли мы подарим внуков, и это было кинжалом по осколкам моего сердца…

Ведь в тот день моя жизнь рухнула, и я поняла, что семьи у меня никогда не было, был фиктивный брак, который был нужен миллиардеру, чтобы удовлетворить блажь не очень нормального деда…

Помню, как мама

замолкла, почуяв неладное, а я… я ей сказала, что ухожу…

“Я ухожу…”

Вот так вот просто. Два слова. За которыми спрятана огромная глыба боли и тихой ярости, обида и разрушенные надежды маленькой влюбленной по уши девочки…

Мама и папа поняли меня с первого слова. Я не вдавалась в подробности, просто сказала им, что не хочу ничего знать об Игнате, что я вычеркнула его из своей жизни, что бегу, и у меня все будет хорошо…

Это был наш разговор, после которого очень долго я хранила молчание.

Я убежала в новую жизнь с новыми документами и боялась, что Игнат найдет. Но время шло…

Первое время я не могла говорить о том, как меня предали, как обманули, как растоптали, потому что боялась… боялась, что сердце папы не выдержит, у него и так оно слабое, и мама следит за его здоровьем, да и стыдно было…

Изменили мне. Предали меня. Отняли мой проект, а стыдно мне…

Да и больно признаваться… что такая дура…

Я просто постаралась забыть то, что случилось, маме же сказала, что Игнат не тот человек, за которого стоило выходить замуж.

Они с отцом душа в душу жили, и мама… она меня поняла… в тот наш разговор…

А потом была тишина. Очень долгая. Я весточки лишь изредка посылала, чтобы мама знала, что я жива…

Конспирацию я отложила, когда пришло сообщение от Юсупова, выдохнула и первое, что сделала, – поехала к своим в деревню. В открытую и впервые за долгие годы позволила себе реветь белугой на руках у матери, потому что было больно, потому что моя беготня от бывшего закончилась, и я перестала скрываться…

А ведь я, действительно, скрывалась… шарахалась, боялась собственной тени, прятала себя за балахонами и очками на все лицо, шарахалась, когда ко мне подходили парни.

Мне было больно. Очень. После предательства я собирала себя по кускам и разочаровалась во всех мужчинах.

Меня ошпарило так, что я замкнулась, и только учеба спасла, потому что был доступ к мечте, пусть не быть мне архитектором, но… все та же стезя, и я с упоением работала, проектировала и… пряталась на задних партах, при этом уже ведя проекты в фирме Сергеева.

У меня не было друзей, я была белой вороной, вернее, странной девчонкой в нелепых чёрных одеяниях, которую особо не признавали сокурсники, но от которой фанатели преподаватели…

Я скрывалась, и первые два года я даже в родном крае не появлялась. Была

лазейка в виде общения с родителями через нашего старого соседа ВДВ-шника, который еще в детстве научил меня в алкогольном угаре азбуке Морзе.

Как говорил дядь Вася, лишних знаний не бывает, и это, действительно, так. Весточки посылала таким способом.

Многое было… я возвращала себе уверенность по крупицам, заставляя себя снять нелепые одежды и стать женственной…

Потому что в один прекрасный момент осознала, что воспринимают тебя по одежде. Будь ты хоть три раза гений, если на тебе растянутая серая ряса – платить миллионы не будут даже миллионеры.

Поэтому однажды я резко изменила стиль. Стала эффектной и роковой, ровно такой, при виде которой у заказчика срабатывал бы инстинкт заплатить ту сумму, какую я укажу в прайсе, а не вариант эконом с выбиванием скидок.

Каждый мой шаг был борьбой, и вот сейчас, глядя в глаза Игната, я понимаю, что худшее из моих предположений подтверждается, он бьет по болевым точкам, угрожает моей семье.

Мне кажется, что у меня земля горит под ногами, и сердце жжет кислотой, потому что абсолютно все, что было хорошее между нами, стало пеплом.

Ничего не осталось. Все было ложью, игрой и обещание… которое Игнат дал мне в доме моих родителей под свидетельством луны и звездного неба, также покрывается прахом, самой настоящей плесенью, она выедает абсолютно все.

– Однажды ты дал мне слово, что никогда и ни при каких обстоятельствах не навредишь моей семье, – говорю на выдохе, не кричу, не истерю больше, даже голоса не поднимаю.

Будто внутри меня все гаснет, и я гляжу в яркие золотистые глаза в ожидании очередной порции угроз.

У Юсупова были все возможности, чтобы навредить моей семье, но я взяла с него обещание, и все те годы, что я скрывалась, он его держал.

Ни он, ни его люди не появились в доме моих родителей, не пытались у них выяснить, где я.

Прежняя Юлия списывала это на хоть какое-то благородство мужчины, давшего слово, а более взрослая Юлия поняла, что Юсупову просто все равно, его не интересовало, где я.

Он выкинул меня из своей жизни, вдоволь использовав и получив доступ к своей корпорации.

– Когда-то я верила, что твое слово – закон. И ты мне обещал! Ты поклялся, что никогда и ни при каких обстоятельствах не навредишь моей семье. Я думала, что обещание Игната Юсупова хоть что-то да значат… а ты… Как ты низко пал, Юсупов… как низко ты пал…

Мои слова повисают в воздухе, и Игнат прищуривается, у него желваки на щеках дергаются…

И в какой-то миг мне становится по-настоящему страшно, потому что с таким лицом убивают. И он выговаривает совершенно зло:

– Я сейчас не про твоих родителей.