Измененное время (сборник)
Шрифт:
— Представля-ешь, — протянула Флюра, — я та-ак, та-ак удивилась, когда он мне позвонил!
— Знаешь, говорю я ему, — перебила ее паучиха, — ради тебя я бы постаралась, ты меня удовлетворяешь кое-как, у мужчины в крайнем случае есть десять пальцев! И от каждого мужика можно кончить. Но не ради жены тво-ей!
Флюра покивала.
— Ты видала ее?
Флюра пожала плечами.
— Пук на затылке, директор школы. Мы сидели рядом в театре, я достала ему и себе билеты специально. Поглядеть. Она математичка. Я сидела рядом с ним. Она через человека. Нарочно так.
— Пук на затылке? — со смехом, очень легко переспросила Флюра. — Хорошо!
— Дочь надо устраивать на исторический. Спрашивал, нет ли кого попросить через год в университете. Нанимать учителей. У Гришеньки все должно быть тип-топ!
— А как же, — как бы веселясь, откликнулась Флюра
— А он один раз и тебя вспомнил, — зловеще произнес паук.
— С чего бы это, мы почти не знакомы.
— Сказал, я опасаюсь за нее, она, кажется, меня очень любит. К сожалению, это факт.
— Слушай, ему вообще не кажется, что все вокруг в него втюрившись, а? Это уже мания!
— Он сказал, что ты редкий экземпляр старой девы в его коллекции. И он бы не смог тебя расколоть.
— Старой? Ну ты подумай! Какая я ему старая дева. Я замужем была, — легко рассмеялась Флюра.
— Ну я ему все сказала, что у тебя был фиктивный брак-то.
— Ты что, с фонарем над нашей с Толькой кроватью стояла?
— Да по тебе видать.
— Видать, да не с той стороны, — удивляясь сама себе, ответила Флюра. — Я не одна.
— Непальский гражданин может быть сделан непальцем и непалкой, — пошутила Ладочка. — В отличие от наших. Я тебя понимаю.
Флюра повторила:
— Я не одна.
— Гриша все жалел тебя, это вредно в ее возрасте. Так нельзя же.
Флюра знала, что говорить что-либо Лидочке о соседе нельзя. Она держалась.
— Но Григорий все равно будет у нас в столовой торчать, — сказала Лидка. — Он курсовки достал, питание и лечение, пока что две… А там и третью купит. С женой и дочерью. Вот полюбуешься на него. Как он будет обходиться? Он ни одной ночи у себя не спал, все время со мной. То у нас в комнате, то друга выгонял. Как он в последнюю ночь со мной прощался! Лизал все!
— Да, я стояла под дверью и слышала, как ты на него матом ругалась. Что он ни на что не способен. Вот он и лизал.
— Это сначала.
— Да не сначала…
— Вот я теперь тебя хочу попросить… Катись куда подальше из моей комнаты, — мрачно сказала Лидочка.
— Договорились, — спокойно отвечала Флюра.
— И правильно он не стал с тобой вязаться. Он трахает, как веслом машет. Ему плевать, кто с ним. Он бы тебя всю разорвал!
— Я слышала, как ты его называла импотентом под тентом.
— Да это чтобы завести, дура! От дура!
— Знаешь? Я вообще могу отказаться от путевки, — ответила на это Флюра. — Сегодня же позвоню, пусть высылают мне деньги сюда.
— Ой, да не надо концертов, — поморщилась Лидочка.
— Нет, я так и сделаю. Там первая в очереди стоит Алла Мамедовна. У нее, как ты уже слышала, астма. И вы не имели права ей отказать. Ей действительно нужен юг. Ох она тебе и даст за запертую дверь! У нее, она говорила, каждую ночь приступ. «Скорая» так и ездит. Я позвоню, ей отдадут мои деньги, она мне их привезет. И заселится. И никто — ты это прекрасно знаешь — не захочет жить с больным человеком в номере. А ты будешь обязана!
— Нет, так не пойдет. Это я тебе путевку доставала. Не знаешь через что, дура.
— Через мою постель?
— А как же! Как вспомню, так мороз по коже.
И с удовольствием добавила:
— Под кого только я не ложилась! В твоей квартире!
— Вадим Иваныч, что ли?
— Ну и Вадим в том числе.
— Ох, не завидую я тебе… Ох не завидую… Вадим Иваныч, мразь.
— Я ему это передам, — улыбнулась Лидочка. — Значит, так, не хочешь оказаться на зоне… слушайся меня.
— Испугала.
— Калашников вылетел из института? Следствие идет? Идет. Ему могут дать до семи лет. Бегает на допросы. А ты с ним составляла акт на списание? И ничего не было уничтожено? Ты же поставила свою фамилию, ты подписалась! Что в твоем присутствии это было все разбито! И сколько лет это продолжалось? На сколько десятков тысяч? Тебя не трогали, тот же Асипов, потому что, дура, это я за тебя просила. Тебя даже на допрос не вызывали. А теперь тебя вызовут. Вернешься из лагеря, а квартиры у тебя уже нету! Потому что тебе дадут тоже семь лет! Родителей нет, ничего у тебя нет! Ни детей!
Флюра с бьющимся сердцем молчала.
— Ты знаешь, почему меня все боятся в институте? Почему мне все дают без звука… Мебель я беру в сентябре. Ты, слепая! Все тебе валится с неба. Все я! На похороны тебе дали и две путевки подряд, такого не бывает. Но берегись! Не стой поперек дороги!
— На похороны ты мне дала вдвое меньше, чем выписали. Ты сумму прикрыла бумажкой и за меня ее накорябала. Но я увидела, не бойся, сколько там было.
— Да кому это важно? Ты расписалась, и все. Будешь сидеть в Бутырках! А потом в лагере шесть лет.
— Не мой почерк-то, не мой!
— Докажут, что твой, не беспокойся.
— Так, Лидочка. Ну что ж. Я участвовала в списании только один раз, шесть лет назад. И тогда все было уничтожено, все. Поняла? Я была свидетель. Единственный!
— Врешь.
— Нет. Но вот тебя очень хочет посадить один человек. А Калашников, он дал уже показания, что ты у него брала списанные КУВы. И продавала. На его глазах. Ему уже все равно. Его вот-вот арестуют. Он всех за собой потащит.
— Ты… Ты откуда… Что? Какие кувы?