Изнанка гордыни
Шрифт:
Не красавица, и ничего не поделаешь. Ну, хоть не дура. Возможно, позже, когда она сможет проявить себя, ее заметят и оценят. И даже сумеют разглядеть в ней не только надежного соратника или хорошего врача, но и женщину.
Они свернули за угол и встали у двери из мореного дуба. До этого Эмма была здесь всего пару раз. Она подняла взгляд на низкий, выложенный необработанным камнем потолок и подумала о толще земли над головой. Интересно, когда по площади сверху марширует королевская гвардия, слышно ли это в кабинете гонфалоньера?
Оруженосец кивнул, и Эмма вошла, преодолевая робость.
—
— Это было несложно, я находилась в лаборатории, — ответила Эмма, зардевшись.
Под ласковым взглядом мужчины губы сами собой расплылись в глупейшей улыбке. Она потупилась, мысленно кляня свою слабость.
Беда даже не в том, что Джозеф Найтвуд на двадцать лет старше. Беда, что он недавно женился повторно на молоденькой хорошенькой кукле без единой мысли в голове… Эмма видела как-то новобрачную — сплошные хихиканья и кудряшки. Зачем адепту мирового равновесия такая супруга? Она же не в состоянии ни понять, ни оценить, сколь огромную и важную работу выполняют они все. И никогда не поддержит мужа на этом нелегком пути.
Нет, Эмма вовсе не влюблена в гонфолоньера. Не больше, чем в своего коллегу по магическим разработкам Просперо Гарутти. Просто ей нравится его усталое, некрасивое лицо с тяжелой челюстью, приветливые карие глаза и гордый профиль. Нравится, как он всегда кланяется при встрече, нежно берет ее руку, а у Эммы красивые руки — руки хирурга, с длинными пальцами и ухоженными, коротко остриженными ногтями, в свои огромные ручищи — такие под стать иметь лесорубу. Нравится, как сухие губы быстро касаются тыльной стороны ладони, и как потом он не сразу торопится выпустить тонкие пальчики…
Было время, она питала надежды сменить опостылевшую за двадцать шесть лет фамилию “Каррингтон” на куда более аристократичную и звучную.
Эх, мечты-мечты… сколько было их за эти годы?
— Что-то случилось? — спросила Эмма.
Вызов Найтвуда отвлек ее от ежедневного штудирования рунических трактатов в лаборатории. Не одаренная и толикой магического таланта, Эмма питала амбициозные надежды стать лучшей в теории рунических заклятий.
Шокирующе дерзновенный замысел. Все равно что мечта стать великим композитором для глухого от рождения.
Но у нее получалось. Пока еще робко, порой ошибаясь, она уже умела создавать последовательности, выстраивать цепочки и задавать вектора силы. Отсутствие таланта вполне успешно заменял аналитический ум, цепкая память и педантичность. А тщательно скрываемая от мира творческая жилка позволяла экспериментировать с по-настоящему рискованными сочетаниями, находя интересные решения.
Да, отсутствие силы не давало ей перейти к практическим испытаниям — начертанные Эммой руны оставались бессмысленными каракулями. Но ее ум и знания могли послужить другим. Например, тот же Просперо Гарутти, несмотря на врожденный талант мага, оказался совершенно неспособен к рунистике. Разеннец просто не чувствует, не понимает закономерностей, допуская грубейшие ошибки. А Эмма чувствует. Рунистика не сложнее математики или логики, к которым у нее всегда была склонность.
Сам лорд-командор уже несколько раз пользовался находками Эммы и отзывался одобрительно, велев предоставить начинающему рунику все возможные материалы для исследований.
— Нельзя сказать, чтобы “случилось”. Но у меня есть к вам просьба, мисс Каррингтон.
— Личная? — изумилась Эмма.
— О нет, что вы. Я бы никогда не позволил себе такую наглость. Это… для нашего общего дела. Но работа столь сложная и опасная, что я могу только смиренно просить вас о помощи, никак не более.
Эмма почувствовала, как тает от тона, которым он произнес эти слова. Вопреки словам Найтвуда, что-то глубоко личное все же проскальзывало в его доверительной, чуть растерянной улыбке и заботе, с которой он произнес эти слова.
Она нужна ему!
— Что я могу сделать для… для Ордена?
Мужчина побарабанил пальцами по краю стола.
— Скажите, вы когда-нибудь были в Батлеме?
Батлемская лечебница для умалишенных смердела.
Госпиталь божьего слуги святителя Бартоломеуса, где мисс Каррингтон имела счастье трудиться два дня в неделю по вторникам и пятницам, тоже не благоухал розами. В больнице стоял запах болезни, вонючих мазей и травяных настоек и сырой штукатурки. Однако он был привычен и даже чем-то приятен. И уж, разумеется, не шел ни в какое сравнение с резкой до невольной слезы вонью, окружавшей здание Батлемской лечебницы подобно ядовитой кисее.
Батлем пах, вонял, смердел экскрементами хуже, чем деревенский нужник. К смраду от коллектора примешивалось амбре гниющего мяса, перебродивших до состояния однородной бурды помоев и полуразложившихся трупов.
Запах безумия.
Эмма побледнела, покачнулась и вынуждена была опереться о руку своего спутника.
— Аккуратнее, мисс Каррингтон, — предупредил Найтвуд. — Лучше дышать через рот.
Она так и поступила, но это мало помогло. Едкая вонь, казалось, вторгалась в тело через поры кожи, отравляя организм ядовитыми миазмами.
— О боги, как возможно было довести лечебницу до такого состояния? — прогнусавила Эмма, прикрывая нос платком. — Здесь же содержатся люди!
Гонфалоньер покачал головой.
— Это не совсем люди, мисс Каррингтон. А все свободные средства Ордена уходят на наше дело.
Второй вещью, поразившей Эмму, была ужасающая, застарелая грязь и разруха, царившие в лечебнице. Даже самая нищая ночлежка для рондомионских побирушек была чище. На полу и стенах то и дело встречались пятна, о происхождении которых не хотелось лишний раз думать. Вдоль коридора, нисколько не стесняясь присутствия людей, сновали жирные крысы, в углах белели клочья паутины, похожие на куски ветхой ткани.
А третьей стали звуки. Звериный вой, крики, в которых не было ничего человеческого и членораздельные вопли — имена святых и матершина, богохульства и плач “мама, мамочка” из-за запертых дверей, сливались в жуткую симфонию тоски и безысходности. И, если ступив на порог Батлема, мисс Каррингтон узнала запах безумия, то теперь она услышала его голос.
Они прошли по выстывшему коридору мимо запертых комнат, заполненных безумцами. Эмма бросила короткий взгляд сквозь зарешеченное окно и прокляла свое любопытство.