Изнанка матрешки. Сборник рассказов
Шрифт:
– Почему ты здесь стоишь? Почему ты со мной разговариваешь… молча? – со слезами спрашивала она.
Он тупился, закладывал за спину ручки и тихо отвечал, едва разомкнув уста:
– Не знаю, мама.
Зимой он обычно сидел у окна и жадно разглядывал знакомую картину: крышу соседнего дома и часть глухой стены с тёмными от древней копоти полосами. В детский сад он не ходил. Не потому, что не было возможностей, а так как сам Терёша не хотел, а родители считали за лучшее ему быть дома, как будто стеснялись туда его водить или не хотели своими непростыми и необычными, со стороны, заботами о сыне обременять других людей. А, может быть, и не доверяли посторонним, будто те могли подсмотреть нечто нехорошее в их семейной неурядице с сыном.
Как-то, правда, его рискнули отправить летом с детьми на дачу. Но там он, к ужасу и слезам воспитательниц, потерялся уже через полчаса, как только детей выпустили на прогулку. На зов своего имени он не отвлекался, а просто так его найти в буйных травах и непролазном кустарнике, окруживших дачу неведомым таинственным океаном, было, практически, невозможно.
А он сидел в выбранном тенистом уголке самой дачи и думал.
Необыкновенные мысли посетили его, и он сам даже не понимал, зачем и почему так думает.
Он думал о детской, и своей в том числе, глупости. О глупости непонимания, когда, казалось бы, всё вокруг понятно, всё лежит перед тобой открытым, но суть увиденного, даже правильно отражаясь в сознании ребёнка, всё-таки остаётся для него за пределами правильного восприятия. За пределами, для которых он не знал названия…
Нашли его под вечер. Милиция с собакой. Исстрадавшиеся воспитательницы чуть ли не голосили, видя его странно-укоризненный взгляд и ничего не значащую улыбку на детском тонком и прозрачном лице.
В школу Терёша пошёл как все ребята его возраста, с шести лет, а уже к восьми годам вне своего дома он уже мало чем отличался от сверстников. Правда, был молчалив, но не самый молчаливый в классе. Тихий в поведении, но не самый, были и тише. На щеках его появился румянец, и однажды, к концу третьего класса, его даже похвалил учитель физкультуры за старательно выполненное упражнение ра счёт до шестнадцати.
Дома же он оставался прежним, однако родители чувствовали радующую их перемену. И успокоились. Напряжённость в семье спала, теперь Терёшу охотно брали с собой в выходные дни за город позагорать, в гости.
Семейное благополучие всё же оказалось зыбким. Как-то Терёшу застали за невозможным занятием. Наполнив ванну, он погружался в неё с головой и находился под водой по полчаса и капризно выказывал неудовольствие, когда потерявшие голову родители силой вытаскивали его на воздух. Отец пеленал его в махровую простынь, так как вода наливалась всегда холодной, и, глядя в безмятежное лицо сына и сдерживая в себе не то рыдание, не то раздражение, спрашивал, зачем это он сидит под водой? Однако ответа или вразумительного разговора на эту тему он никогда не получал.
– Там хорошо, – стандартно, но убеждённо говорил Терёша.
– Но, сын! Это неестественно! Ты же не рыба, ты человек, – возражал отец, чувствуя бессилие перед неприкрытым откровением сына. – Человек же должен дышать. Понимаешь, ды-шать, – пытался он внушить Терёше истину. – Человек… ты же человек. А человек усваивает кислород из воздуха лёгкими. Ты знаешь, где у тебя лёгкие?
– Знаю… – И упрямо добавлял: – Но и там хорошо!
Мама, которая не могла без слёз даже слышать такие разговоры, а не то, чтобы их вести, всё-таки иногда горестно говорила мужу:
– У него, наверное, есть жабры… или будут.
– О чём ты говоришь? – возражал не слишком уверенно отец Терёши. – Разве ты не знаешь своего ребёнка? В нём нет ничего лишнего. Даже мышц нормальных. Ты же водила его к врачам.
– Что эти врачи? Они же ничего не понимают… Ничего! – говорила прерывисто мама и плакала, хотя сама страсть как любила лечиться у этих врачей.
Упражнения подготовили родителей, и поэтому у них не вызвало паники исчезновение сына под водой, когда они приехали на дачу друзьям и пошли купаться к небольшому водоёму, в котором местные мальчишки не только купались, но и удили какую-то рыбёшку.
Терёша вначале попробовал ногой воду и не столько спросил, сколько, сколько поставил в известность обескураженных родителей:
– Я побуду там, – и нырнул на дно пруда.
Вода прозрачная настолько, что позволяла видеть Терёшу и знать чем он занимается. А он, плавно работая руками, телом и ногами, мирно плавал, едва мутя воду от прикосновения к глинистому местами дну.
– Это ты притащил нас сюда! – в сердцах говорила мама отцу.
Отец отмалчивался. Ему казалось, запрещать что-либо сыну, значит заставлять его делать НЕЧТО наперекор им, родителям. Пусть уж они будут знать обо всех его причудах, чем позволять ему делать то же самое тайком от них.
– Я к нему! – решился отец и отмахнулся от причитаний мамы.
Терёша тут же заметил его и поплыл навстречу, а отец, подражая ему, плавно и экономно совершал движения, пытаясь больше ни о чём не думать.
Они плавали. Отец смутно видел очертания сына и… задыхался. Трудно даже стало думать, сколько же он времени находится под водой – час, два? Грудь и живот сотрясало от желания выдохнуть отравленный и вдохнуть свежий воздух.
Почти теряя сознание, он вынырнул, по пояс выполз из воды на берег и, хрипло дыша, упал обессиленный. Мама, следившая за временем, сказала, что он проплавал с сыном всего минуту.
Отпуск провели на Азовском море.
Терёша, прикрытый маской, чтобы лучше видеть, часами ползал по дну моря, открывая для себя необычной красоты подводный мир. Когда он находился под водой, мама иногда слышала его голос, возникавший не то в самом пространстве вокруг неё, не то у неё в голове, но зато она знала – это Терёша успокаивает её, давая о себе знать. Отец в звуковой контакт с сыном не вступал, однако, случалось, отчётливо видел перед собой картины, наблюдаемые сыном, словно он сам находился в среде юрких рыбёшек, донного рельефа, затопленных предметов.