Изнанка неба
Шрифт:
– Ну? – спросил Кен.
Николас посмотрел на печку, лицо его было неестественно бледным.
– Они у меня в доме.
– Раз ты готов, то пора отправляться, – сказал я.
Он залпом осушил свой стакан и снова стал смотреть на меня.
– Я-то думал, что к этому времени о них все забыли, – тихо сказал он. – Столько лет прошло. Мне казалось, что их хозяину нет до них никакого дела, и поэтому стал их продавать.
– Слишком короткий срок, чтобы забыть про полтора миллиона, – заметил Китсон.
– Как ты узнал про меня? – Николас посмотрел мне в лицо.
– Я уже приводил некоторые доводы в подтверждение этой догадки. Кроме того, когда я впервые появился здесь неделю назад и поинтересовался, что стало с пилотом "Дакоты", то тебе пришлось спрашивать об этом у хозяина бара. Такой вопрос сразу же возникает у любого, кто узнает о крушении самолета. Любой островитянин должен ответить на него, не задумываясь.
– А почему ты на этот раз появился в этих краях? – с тихой горечью в голосе спросил Николас.
– Время от времени кто-нибудь куда-нибудь приезжает. Тебе следовало знать об этом.
Он не обратил на мои назидания никакого внимания.
– Тебе непонятно, почему я посадил те деревья? Неужели это так сложно?
Я пожал плечами.
– Эти деревья растут на могиле Моррисона.
Николас следил за каждым моим движением и даже улыбался. Он ждал моего вопроса, но я продолжал молчать.
– Теперь я Николас Димитри. Моррисон умер. Но тебе этого не понять.
Я мог бы и сам догадаться обо всем, а может быть и нет. Ему просто хотелось рассказать мне про это. В конце концов после десяти лет ожидания этому человеку было просто необходимо перед кем-то выговориться.
– Вам никогда не приходилось быть богачами, и это чувство для вас незнакомо, – сказал он, глядя куда-то в сторону. – Я был богатым человеком. Это случилось, когда мне удалось завладеть этими драгоценностями. Я заглянул в хвост самолета и понял, что мне ничего не грозит, никто не сможет причинить мне зла. Будущее представало предо мной в розовом свете.
Сначала я приземлился в Шарии, заправился и взял курс на Бейрут. Мне приходилось слышать, что там их можно выгодно продать. Я уже решился сделать это, а потом улететь куда-нибудь, где меня никто не сможет найти.
На подлете к городу мне стало страшно, что в этой спешке меня просто надуют, поэтому я решил отправиться на Родос. Мне казалось, что топлива в обрез, не хватит.
Теперь этот голос принадлежал Моррисону. Николас исчез, хотя в нем еще до сих пор чувствовался фальшивый немецкий акцент – он слишком долго в нем упражнялся, чтобы забыть за пару минут, но теперь язык его был более сложным.
Кен оторвался от стены и внимательно следил за Моррисоном.
– Должно быть, я просто не заметил. Была ночь, про ветер мне ничего не было известно, а воспользоваться радио я не мог. Я заблудился, но все-таки был в безопасности. У меня и мысли не было, что это плохо кончится. Так что мне пришлось повернуть на север, тогда рано или поздно я доберусь до берега.
Но, должно быть самолет сильно отклонился от курса, и я оказался гораздо западнее и южнее предполагаемого маршрута. В правом баке кончилось горючее, мотор заглох, а поскольку в левом баке оно тоже было на исходе, то перекачать в правый бак было нечего... В работе левого двигателя начались перебои. И тут мне стало понятно, что положение просто безвыходное. Я сбился с курса, никому не было известно мое местонахождение, а значит и искать меня было некому. Смерть уже дышала мне в затылок.
– Это чувство мне знакомо, – заметил я.
– Нет, тебе меня не понять! – вспылил Моррисон, но тут же взял себя в руки. – И тут я увидел этот остров, полоску песка на пологом берегу у входа в долину, и понял, что останусь в живых, но, – тут он окинул нас торжествующим взглядом, – Моррисон умер. Понимаете ход моих мыслей? Он врезался в море и погиб только потому, что считал себя богачом и из-за этого чувствовал свою неуязвимость. Поэтому там и появились деревья. Они обозначили мою усыпальницу как подсвечники в склепе. "Дакота" осталась на том же месте, я не позволил им трогать ее. Мне хотелось, чтобы все выглядело красиво и посвятить весь ансамбль этому острову. Просто потому, что он существует и на нем живут люди. Островитяне никогда и не догадывались про существование драгоценностей. Я зарыл их под самолетом. Вот такие мы здесь люди. Именно поэтому Моррисон умер, а я стал Николасом. Ну хоть это вам понятно? – почти перешел на крик он.
Все остальные молчали. Хозяин стоял за стойкой бара, не понимая ни слова, и невпопад улыбался.
Я посмотрел на Китсона: он внимательно следил за Моррисоном, устроив больную руку в полурасстегнутой куртке.
Моррисон тряхнул головой и снова уставился на печурку.
– Вам это никогда не понять, – ни к кому не обращаясь сказал он.
Ну, в этом он явно ошибался. Понять его мне труда не составляло. Мы сами оказались сейчас в таком же положении; такие же пилоты, как он, все та же погоня за призрачным богатством и наша доля вины в этом безумии.
– Вы не можете увезти их отсюда, – возразил он. – Они принадлежат этому острову. Моррисон украл их, теперь он мертв. Пусть сокровища останутся здесь.
Китсон поправил больную руку.
– Слишком поздно, – быстро сказал я. – Ты же снова начал доставать их оттуда, поэтому эти разговоры несколько опоздали. Все, что тебе остается сделать – это передать их в наше распоряжение.
Он повернулся и долго смотрел мне в лицо. В его глазах можно было прочитать ненависть и презрение, а может просто обычную усталость. Скорее всего ему и самому в этом было не разобраться. Но он пожал плечами и упрямо повторил:
– Вам этого не понять.
– Нет, – сказал я, считая спор бессмысленным и глупым. – Мне это непонятно.
Тут он поднялся и уже совсем спокойно, словно с чем-то смирившись, сказал:
– Дождь уже почти совсем закончился. Пойдемте ко мне домой.
Я поднялся вслед за ним. Китсон тоже нехотя встал и наклонился ко мне.
– Ты оказался прав. Причина действительно оказалась ненормальной.
– Что-то в этом роде, – кивнул я, размышляя, чем могла быть забита голова у человека с полутора миллионами фунтов в кармане и перспективой врезаться в море; сам он еще мог спастись, но без драгоценностей. Недостойная мысль. И почему только в мою голову приходят почти одни недостойные мысли.