Изобретение зла
Шрифт:
Пища уже состояла не из продуктов, как в древности, а из веществ. Белки, минералы, витамины принимались отдельно, обычно в виде паст, выдавливаемых из больших разноцветных тюбиков. Повара, рестораны и кулинарное искусство канули в
Лету. Любое удовольствие, в том числе и гастрономическое, человек теперь мог получить простым включением аппарата электронаслаждения. Поэтому принятие пищи свелось к простому и быстрому удовлетворению потребности. Употребление мяса в пищу расценивалось как разновидность каннибализма и пресекалось Машиной.
Употребление фруктов и овощей считалось слишком грязным для воспитанного человека. Фруктовые деревья выродились в дички, поля злаков заросли сорняками и древесной
Пропали идеологические и моральные предрассудки. Умершее государство унесло политику в могилу вместе с собой и стало ясно до какой степени зашоренным был человек до сих пор. Тысячелетиями разные государственные системы пресекали, возбраняли, превознослили и прославляли, формируя психику людей. Все жители древности были психическими инвалидами - они верили в одну из обязательных доктрин. Теперь человек впервые взглянул на мир, сняв мутные очки предубеждения,
– и мир оказался прекрасен.
Мир оказался не только пркрасен, но и точен. Люди второго века старались быть точными во всем. Точность (возможно, в подражание Машине) стала вежливостью не только королей, но и простых смертных. Время стали измерять с точностью до сотых долей секунды. Взвешиваясь, подсчитывали миллиграммы. Предельные скорости на автострадах указывались в сантиметрах в секунду. И везде были часы: часы монтировались на каждом дереве, на каждом столбе и у каждого окна. Куда бы ты не посмотрел, ты видел время, которое бежало неуловимо-быстрым перетеканием оранжевых цифр - нулик в пятерку и снова в девятку - сотые менялись столь быстро, что глаз не успевал за ними следить.
Болезней стало так мало, что любая из них оказывалась трагедией. Человек, освобожденный от вирусов, грибков и бактерий, продолжал все же получать травмы и даже в большем количестве, чем раньше. Человек стал изнежен. Человек стал сильнее чувствовать боль. Легкий порез или царапина заставлял взрослого мужчину рыдать. Заноза вызывала истерический крик. Вывих расценивался как временная инвалидность. А перелом воспринимался как трагедия, почти равносильная преждевременной смерти. Многие, получившие перелом, умирали от болевого шока.
Человек, в прошлом рубившийся на мечах, сражавшийся на гладиаторских боях, боксерских поединках, корридах, рыцарских турнирах, отвык от боли и боль, даже самая малая, заставляла его страдать. Простой синяк был поводом для недельной печали. И количество страданий ничуть не уменьшилось, несмотря на добрую заботу
Машины.
Люди второго века не водили хороводы и не толпились на дискотеках, они не выходили на демонстрации и митинги, не собирались на площадях и в храмах послушать пророка, не пели песен у костров, оставили групповые виды спорта. Эти люди жили в одиночестве и редко собирались вместе. Можно было прожить жизнь и ни разу не оказаться в толпе. Человек стал одинок и развлекал себя общением с
Машиной. Но, как бы ни старалась Машина, она не могла избавить человека от постоянной и почти беспричинной печали - печали одиночества.
7
Сына Альфреда Ястинского звали Манусом. Он проводил взглядом спину отца и стал следить за движением секундной стрелки. Девять часов пятьдесят две минуты, двенадцать и семь десятых секунды. Точная дата начала величайшей войны.
Секундная стрелка, как ни в чем не бывало, миновала исторический момент и продолжила медленное кружение. Манус Ястинский ничего не почувствовал. Тень будущего не затмила солнечный свет; все так же спокойно журчал фонтан, в котором сорок дней спустя будет плавать десяток пухнущих тел, пел искусственный соловей, неотличимый от натурального. Соловья застрелит голодный рыжий детина и попытается его сварить. И после будет долго проклинать причуды бывших хозяев усадьбы. Соловьев в парке было два, электронный самец и электронная самка.
Самку застрелят, а надежно сделанный самец ещё несколько веков будет прилетать к фонтану и оплакивать свою подругу. Глупое устройство, оно не сможет понять, что в мире есть смерть. Сто лет спустя не останется ни одного жителя на двести километров вокруг. Ни одной птицы и не одного зверя. Ни одного движущегося или летающего устройства, кроме соловья. Ни одного целого здания. От усадьбы
Альфреда Ястинского останется большая груда развалин и большая часть делового крыла. Фонтан сохранится. Магнолии сохранятся тоже. Чаша фонтана украшена гипсовым рельефом, который может двигаться: ещё несколько пустых веков будут двигаться никому не нужные картины, пахнуть забытые магнолии, печальный соловей будет прилетать к фонтану и плакать, а все пространства вокруг будут зарастать дремучим еловым лесом. Время ослепнет и забудет о человеке. Остановятся часы, неподвижно повиснут маятники, распрямятся пружины. И лишь несколько поколений спустя сюда придут первые поселенцы. А через два века после начала войны на месте бывшей усадьбы построят госпиталь. Как основу госпиталя используют сохранившееся деловое крыло. Манус ждал десяти. В десять ему будет позволено немного поиграть с Машиной.
Немного поиграть. Минут десять или двенадцать. Эти краткие минуты он проведет за одной из игр, которые растягивают субьективное время: ты погружаешься в такую игру и живешь в ней несколько недель, а когда выныриваешь, то прошло всего лишь несколько минут. Лучшая из таких игр называлась "Девять и один". В ней один ухитрялся убить девятерых. Были ещё и учебные программы, растягивающие время, но кому же захочется учиться целый месяц подряд?
Без трех минут десять.
На аллее показался автомобиль.
Кто это еще?
– не хватало, чтобы кто-то помешал.
Манус соскочил с гамака и поспешил в свою комнату, где его ждала Машина, готовая играть.
8
В игру "Девять и один" Манус Ястинский успел сыграть тринадцать раз за тринадцать дней, которые прошли с начала лечения. Для игры Машина создавала десять виртуальных персонажей, настолько естественных, что играющий не мог сомневаться в их реальности. Персонажи сами двигались, сами думали, принимали решения, любили, боялись, смеялись, не подчиненные никакой программе. Они были синтезированны живыми и имеющими свободу воли. Машина использовала все свои огромные знания о человеке, чтобы создать этих настоящих человечков. По правилам игры персонажи обязаны были сражаться друг с другом, пока из десяти не останется один. Оставшийся надевал черную одежду и переходил в следующий тур игры. Игра могла проводиться в любой точке пространства-времени. В одиннадцатой партии Манус выбрал четырнадцатый век прошлой эры и показал на карте точку в центре Европы. Десять персонажей оказались рыцарями и прекрасными дамами. Рыцари и дамы заблудились в лесу. Лес был совершенно настоящим, с настоящими деревьями, птицами и туманами по утрам. С ветвей падали капли.
Кусались большие муравьи. В ручьях водились верткие рыбы с черными спинами.
Играющий Манус, никогда не видевший настоящего леса, вдыхал запах настоящей прелой листвы и находил, что в лесу слишком много мусора. Что касается остального - то неплохо. Мужчины были сильны и умны, а дамы красивы. Мужчины подстригали бороды и подкручивали усы щипцами, предварительно накаленными на огне. От усов пахло горелым волосом. Дамы носили прелестные декольте, которые совсем не волновали Мануса - Манус был болен. И кавалеры, и дамы практически не мылись, редко стригли ногти, ели руками и сморкались в собственную одежду. Это не мешало людям четырнадцатого века быть элегантными.