Изобрети нежность
Шрифт:
– Намекнула, – неожиданно признался он. – Намекнула, что что-то знает, а что – не сказала.
– Что, она любила таинственность?
– Любила. Мы оба любили, – сказал Павлик. – Мы путешествовать собирались.
И Николай Романович, совсем как вчера, горестно вздохнул:
– Дети вы, дети… Одна беда с вами! Но ты не вешай носа! – приободрил он. – Аннушке теперь уже не поможешь… – Снова тяжело вздохнул. – Бывай! – И, легонько тронув его за локоть, шагнул по тропинке вниз, на лед Жужлицы.
Домой идти не хотелось. И Павлик тем же медленным шагом стал
Ветер заметно сник. Но солнце по-прежнему тускнело сквозь однообразную дымку, и в замороженном воздухе уныло чернели безлистые яблони, разнокалиберные, поставленные вкривь и вкось домики, сараюшки в садах. И город был в той же морозной дымке.
Его опять нестерпимо тянуло к лесу: где черная полынья, где тополь… И опять он сдерживал себя. Потому что днем этого нельзя было делать. Потому что существовали в окрестности еще чьи-то глаза, – Павлик не сомневался в этом, – которые, быть может, именно сейчас тоже внимательно изучали тот крохотный, ничем не приметный участок леса…
Но, прохаживаясь по улице, Павлик опять и опять краешком глаз высматривал опушку, тополь…
На девчонку, что шла от Жужлицы, не обратил внимания. Но узнал парня на том берегу и остановился у ограды Мелентьевых так, чтобы его не видели от Викиного дома. Парень был тот самый, что накануне уже приходил к «Викеньше», как выразился Илька: угреватый, с ярким галстуком, в пальто нараспашку.
Но и девчонка, оказалось, шла тоже к Вике. В новеньком зеленом пальто и зеленой шапочке, она высокомерно оглядела Павлика и, открыв калитку, смело вошла во двор. На крыльце постучала.
– Здравствуйте! – проговорила она жеманным голосом, чем-то напоминающим голос Вики.
– Здравствуй… – холодно отозвался баптист.
– А вы кто? – неожиданно спросила девчонка.
– А кого тебе надо?
– Я к Вике, из школы.
– Нет ее, – отрезал постоялец.
– Как нет?.. – девчонка немножко растерялась. – А почему она в школу не пришла?
Это было новым открытием для Павлика. Он вспомнил, что красивая Вика должна, ко всему прочему, еще и ходить в школу! Их положение в доме час от часу все усложнялось.
– Не пришла, потому что уехала!
– Куда?
– А кто ее знает, куда! Она не объясняла. Мать за ней двинулась, разыскивает. Все! Будь здорова! – Баптист хлопнул дверью.
А девчонка вышла на улицу, недоуменно поморгала на Павлика и вдруг захихикала, прижав ко рту зеленую варежку. Потом увидела угреватого пижона в галстуке напоказ, сделалась опять гордой и, отойдя от Павлика, стала наблюдать, как входит во двор этот парень.
– Еще чего? – голос баптиста.
Повторялись все вчерашние сцены.
– Я к Вике…
– Нет ее! Нет и не будет! Кавалеры… Черт вас побери!
Девчонка аж присела от наслаждения, радостно хохоча и сверкая глазами. Потом, когда баптист следом за парнем двинулся к калитке, она подскочила и – от греха подальше – припустила бегом по Буерачной. Павлик тронулся было за ней, потому что от реки взошла на берег бабка Васильевна. Но та заметила Викиного постояльца и – мимо своего дома – направилась к нему.
– Чтоб я больше ни одного не видел! Нужен ты ей, как собаке телега! У нее таких тысячу! Сто тысяч, как ты! – наставлял баптист красного, как его галстук, парня. Тот пятился задом от него и безрезультатно пытался застегнуть на все пуговицы пальто, чтобы скрыть теперь уже бесполезное украшение.
– Вот так и знай. Она к такому же охламону, как ты, рванула, – заключил баптист, собираясь накрепко запереть калитку.
– Андрей Петрович! – позвала Васильевна. Баптист молча приостановился. – Вы Николая Романовича не видели?
– Что я, бегаю за ним? – холодно отозвался Викин постоялец.
– Да нет… Но у матери его нету, ушел кудай-то… Встренете случаем, так передайте: Матвеич мой днями дома будет. Чевой-то он обещал ему. А я его, сговорилась, под расписку заберу.
Павлик удивился: Татьяна Владимировна забирала его из больницы без всяких расписок.
– Ладно. Увижу, так передам…
– Спасибечко вам. Чегой-то вы не в духах вроде?..
– Будешь тут в духах, когда тебе на мозги… Из-за соплюхи этой…
Павлик шагнул ближе.
– Бабушка Васильевна! Я к вам… – показал ей бидон.
– А! Идем, детка! Замоталась я! Сейчас мы это парного сообразим!
Скрипнула калитка за спиной. И тяжело загремели засовы. Баптист не собирался больше никого впускать.
Бабка Васильевна действительно замоталась и дышала часто, тяжело, как после стометровки. Но быстрым шагом, так что Павлик едва успевал за ней, просеменила к дому, захватила в сенцах подойник, полулитровую баночку воды и открыла сарай. Павлик остановился в дверях, наблюдая, как она моет вымя пестрой, в белых пятнах корове. Потом присела на корточки и ловко заработала обеими руками. Молоко тугими струйками забило в ведро: чвирк, чвирк… Смотреть на это оказалось так же необъяснимо притягательно, как смотреть в огонь… Словно не бывает конца этим коротким, быстрым и сильным струйкам.
– Бабушка… – осторожно позвал Павлик.
– Что, детка? – не оглядываясь, переспросила она.
– Вы позавчера ничего не слышали ночью?.. Ну, вечером…
Бабка Васильевна перестала доить, оглянулась. Ее голубые, светлые-пресветлые, немножко беспомощные глаза уставились куда-то сквозь Павлика. И сеточка морщин сбежалась вокруг губ.
– А чего такое было вечером?..
Павлик уже раскаялся, что задал этот глупый, заведомо пустой вопрос.
– Да я так. Ничего… Аня в тот вечер была в лесу…
– И-эх! – вздохнула Васильевна. – Ежели б я что слышала! Да я сплю, как девка, – оглоблей не разбудишь!..
«…Нет, я другой не буду»
Материны вещи были убраны. А Вика, опять в голубом спортивном костюме Павлика, поджав ноги, сидела на кушетке, немножко по-боевому взъерошенная и, опустив кулак на толстый фолиант репродукций картин Дрезденской галереи, глядела победительницей. Про банду Гурзика, про ночное убийство она, похоже, давно забыла…