Изобрети нежность
Шрифт:
Толпа возле дома Мелентьевых на первый взгляд как будто и не расходилась. Но местные жители давно разбрелись по домам. А теперь подходили, толклись перед калиткой, высматривали, выспрашивали, главным образом, чужаки: с дальнего конца Буерачной. А может быть, аж из центра.
Только старушка в сиреневом пальто оказалась тут, как на посту: давала разъяснения, показывала, кто, где и как лежал, – где Кузьмич, где убитый…
В смутной надежде уловить в болтовне старушки что-нибудь важное для себя Павлик протиснулся ближе к ней, и уже первая новость, которую он услышал, будто приковала его к земле.
Разговор шел,
А сиреневая бабка показала рукой вокруг головы, как они выглядели, эти водолазы: в шлемах…
– Да нет, быстро! – перебила она чей-то вопрос. – Разок нырнул – и тут она!..
В какой-то момент Павлик мог упасть. Потому что земля, деревья, ограды поплыли вокруг него. И заскользили белыми пятнами лица перед глазами: все одинаковые, все чужие. Если бы можно было сесть посреди толпы – он сел бы. Но слезы – комком у горла и злость – до бешенства, какой он никогда не знал раньше, удержали его на ногах.
Как сквозь глухую перегородку, откуда-то с неведомой стороны, до сознания его доходило, что Аня ударилась о лед, потому что на лице ее рана… И что ее сразу куда-то увезли…
Потоп еще бабки говорили, что на полынье сейчас одни ребятишки… Но Павлик уже шел прочь от толпы, в сторону Жужлицы.
Спустился по тропинке на лед. Старался смотреть вниз, под ноги себе. А голова невольно поворачивалась влево, туда, где у излучины дымила на солнце полынья… Видение это влекло и пугало, как неизбежность, как пропасть под ногами, когда в нее долго смотришь.
Не думая, зачем, шел к Аниному дому… Наверное, потому, что это было единственное место, куда он раньше мог пойти с печалью и с радостью, других таких мест у него не было.
Но пересек Жужлицу, прошагал через распахнутую настежь калитку и, как слепой, ткнулся в запертую на висячий замок дверь.
И словно бы лишь теперь сквозь вату сознания дошла до него простая и страшная мысль, что делать ему здесь больше нечего, что никто его здесь больше не ждет…
От покинутого дома пахнуло вдруг ужасом. Павлик даже отступил на шаг. Потом бессознательно отступил еще… Дом вдруг показался мертвым.
И может быть, потому, что Татьяна Владимировна была где-то далеко, а у Кости была Вика, но Павлик остро-остро ощутил в этот миг, что он один. Совершенно один на всем белом свете. Без Ани он стал, как песчинка, маленьким, неприкаянным. И ветер, что налетел опять, мог бы унести его куда-нибудь… Куда – не важно.
Перемены
Оцепенение прошло так же, как и нахлынуло, – в миг. Так что на лед Жужлицы Павлик спустился опять собранный, ощущая решимость, которая вызывала желание действовать…
Татьяна Владимировна, однажды прочитав какую-то книгу о воспитании, нашла, что у него излишняя впечатлительность. Или, как она сказала: чуточку болезненное воображение. Может быть. Но после неожиданной встряски, что произошла с ним – наподобие шока – возле дома Ани, Павликом овладело удивительное спокойствие. И уверенность в себе.
Он шел по тропинке, уже не сомневаясь, что докопается до правды, найдет, кому вдруг стала поперек пути Аня… Он отомстит за нее, если уж не сумел, не смог прикрыть.
…Увидев дядьку Андрея – Викиного постояльца, который шел вдоль оград по направлению к Жужлице, Павлик хотел перейти через дорогу, чтобы не встретиться с ним.
Но в последний момент передумал. И встретился с ним против ограды молочницы Васильевны.
Баптист изменился за эту ночь. Павлик хорошо запомнил его тяжеловесность. Во всем: даже в манере двигаться, во взгляде, в выражении лица… И потому особенно заметна была суетливость, что появилась теперь в движениях да и во всей фигуре Викиного постояльца. Глаза его неспокойно перемещались с одного предмета на другой, не задерживаясь на них и, скорее всего, не замечая. Баптист был явно выбит из равновесия. Таинственное исчезновение облигаций, а затем неожиданное появление их в горнице напугало его, так как деревянный ящичек переместился из тайника на стол во время его отсутствия. И ему оставалось признать, что Вика была где-то здесь в то время, когда они искали ее в Вологде, что это она шарила в его комнате. Или… допустить, что в доме был кто-то другой, и готовиться к худшему.
Даже Павлика он заметил не сразу и остановился как вкопанный, туго соображая, откуда ему знаком этот мальчишка.
_ Здравствуйте, – сказал Павлик. – Вы уже съездили? – Тягостные события последних дней придали ему дерзости, которой прежде у него никогда не было. Викин постоялец вскинул брови и, прежде чем двинуться дальше, яростно матюкнулся.
Павлик проводил его удовлетворенным взглядом. Сочувствия к этому человеку у него не было.
Пока он ходил на ту сторону, пока торчал во дворе Аниного дома, прошло, оказывается, не мало времени. Толпа на мосте ночного происшествия исчезла, а за открытыми настежь воротами стояла машина Мелентьевых. Вернулись хозяева гаража, где на свою беду прятался Илькин брат.
На крыльцо дома сторожа Кузьмича вышла его жена Фаина в обществе Николая Романовича. Павлик замедлил шаги, двигаясь вдоль ограды.
Николай Романович и жена сторожа остановились в калитке.
– С собой ты ничего не брала? – спросил Николай Романович.
– Нет, нет же! Оставь ты, ради бога, еще про это! Не хватает бед на мою голову!
– Ну, что ты так убиваешься… очень уж? – успокаивающе проговорил Николай Романович. Жена Кузьмича плакала.
– Он столько для меня сделал! Я училась за его счет! Неблагодарная я…
– Дура… – как-то вяло, нехотя подытожил Николай Романович и, увидев Павлика, попытался удержать свою собеседницу от высказываний.
Но та не заметила его усилий.
– Это ты! Ты во всем виноват!
– А почему я? – поглядывая на Павлика, миролюбиво уточнил Николай Романович. – Что, я с ним до самого дома, как с ребенком, нянчиться должен был?..
– Когда тебе хотелось, нянчился! Когда ты выгоду имел! Водочкой обхаживал! Ты и теперь о себе волнуешься, не обо мне!
Николай Романович был одет по-вчерашнему. Только в новом, цветастом галстуке и в свежей, кремового цвета сорочке. А жена Кузьмича вышла опять в пуховом платке. Но платок впервые был не на плечах, а на голове у нее, причем низко надвинутый до бровей и одним концом туго обмотанный вокруг шеи, отчего голова Фаины сразу стала по-девчоночьи маленькой, аккуратненькой, а сама она выглядела еще более несчастной.