Изольда Великолепная
Шрифт:
Или нет – рисует.
Я наблюдаю. Сейчас Кайя снова другой и нынешний, пожалуй, мне нравится. Он мне весь нравится, но о таком здесь говорить не принято. А если я умру? Так и не сказав?
И что изменится?
– Ты проснулась? – он реагирует на взгляд. – Пить хочешь?
Ужасно. Ощущение, что я пуста. Наверное, опять кровь пускали. Мерзкая процедура, причем, кажется, Кайя она куда более неприятна, нежели мне. Но после кровопускания становится легче.
– Что ты рисуешь?
– Тебя.
Лучше бы пейзаж.
– Зачем?
Он не собирался отвечать – я почувствовала это – но потом передумал.
– Мне кажется, что так я привяжу тебя к миру.
– Дашь посмотреть? – сегодня у меня не хватает сил, чтобы держать голову. Кайя помогает напиться.
Он выглядит помятым. Уставшим. Он вообще спит? Не знаю. Вряд ли, если всегда рядом. Да и кровать Нашей Светлостью прочно оккупирована. На коврике у двери? Коврик, кстати, так и не заменили. И дверь заперта прочно. Но спрашивать не стану.
Как-то неудобно.
Мы смотрим рисунки. Их много и у Кайя определенно талант, только все равно он безбожно льстит. Я слишком красивая, если быть объективной. Но я больна и к бесам объективность.
– Есть что-то, чего ты не умеешь делать? – пытаюсь шутить, хотя снова жарко.
Его совершенство угнетает.
– Беречь близких людей, – подумав, ответил Кайя. – Рисовать легче. И все легче.
Тут я с ним согласна. Сегодня мне не хочется шутить.
– Кайя, – мне нравится называть его по имени. – А куда уходят люди после смерти? В вашем мире. У нас верят, не все, но многие, что душа бессмертна…
– Это так.
– И что если хорошо себя вести, то попадешь в рай. Это такое место…
– …где нет войны…
Что ж, куда более конкретное описание.
Его рука ложится на лоб, и сегодня она невыносимо тяжела. Еще немного и кости треснут.
– Иза, не пугай меня, пожалуйста.
– Мне самой страшно, – я хватаюсь за его руку, пытаясь удержаться на краю. – Если я умру, то я встречусь с ней… по-настоящему…
– С той девушкой, которую ты зовешь? Что с ней произошло?
Рассказать? Кайя перестанет уважать меня. Но в конце концов, кому исповедоваться, как не богу? Вместо этого я прошу:
– Не отпускай меня, пожалуйста.
Девять. Десять. Одиннадцать… или уже двенадцать.
Изольда слабеет. Резать больше нельзя, а с жаром она не справляется.
О болезни говорят все. Шепотом. И этот шепот Кайя все равно слышит. В нем злорадство. И надежда, которая – Кайя запрещал себе думать о таком – возможно, исполнится.
Нет. Изольда не умрет.
Если крепко в это верить, то… что стоит вся его сила, если он не в состоянии спасти одного человека? Убить – да. Спасти – нет.
Безумие.
Она почти все время в забытьи, но так не легче. Изольда говорит с кем-то, а Кайя не способен разобрать слова. Ждет.
Рисует, заполняя угольными линиями белые листы.
Тринадцать.
Она приходит в сознание ненадолго, урывками и словно не замечая выпадений. Кайя не говорит. Он просто рад, что Изольда возвращается.
– Настя умерла. Из-за меня.
Была река, то самое место, где вода отступает за полосу песка. И старая ива все еще выгибается, цепляясь корнями за обрыв. Был замок и синее ведерко. Настька таскала воду, я – месила песок. Он вышел из леса, серый волк в человеческом обличье. Мы не испугались. Рядом – дачный поселок, и этот человек, наверное, оттуда.
– Здравствуйте, девочки, – сказал он.
Черные штаны. Старые туфли. Желтоватая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей. И шляпа, тень которой падает на лицо. В руках – кожаный портфель с блестящим замочком.
– А вы не знаете, как пройти в Дмитровку?
– Знаем, – Настька ответила за двоих. Она всегда так делала, ведь она – старше и значит умнее.
– Я вот заблудился.
Она стала объяснять, длинно и путано, и человек кивал, но потом переспрашивал, отчего становилось понятно – он не дойдет.
– Проводите меня, пожалуйста, – попросил он, глядя на Настьку. – А я вам за это вот что дам…
В его портфеле скрывалась кукла Барби. Самая настоящая Барби с пышными белыми волосами, с руками и ногами, которые гнуться, как у всамделишного человека. С золотой короной на голове… и платье было чудесным.
– Я провожу! – Настька оттолкнула меня. – Я первая…
Мне тоже хотелось куклу, и я заплакала, а человек погладил меня и сказал:
– У меня и вторая найдется. Только спрятана далеко.
Наверное, если бы он просто сказал, я бы пошла с ним. Но это прикосновение… липкое, страшное какое-то, как будто рука его не была рукой живого.
– Настька! – я вывернулась и бросилась к кромке леса. – Настька, бежим…
Я бежала так быстро, как умела. Казалось, он гонится за мной. И вот-вот догонит. Но только оказавшись в лесу, я обернулась. Настьки не было.
Она ушла показывать дорогу.
Она получит куклу, а я…
– Я осталась живой, – мне тяжело дышать и говорить, как будто что-то мешает. Кольцо на горле. Корсет, сжимающий ребра. Но это – иллюзия, корсета нет, на мне вообще нет одежды, и я давно перестала стесняться наготы.
– Я вернулась домой. Я никому ничего не сказала – мне было очень страшно.
И сейчас сердце вот-вот остановится.
Я все-таки умру.
– И когда все стали искать Настьку, я соврала. Мы поссорились. Я так сказала. И Настька осталась у реки. Ее долго искали. До утра. И потом тоже. Мама меня увезла.
Она старательно делала вид, что ничего не случилось. Но я-то знала правду! И однажды нас вызвали на допрос. Со мной говорили мягко, и мамино присутствие придало смелости. Я повторила то, что уже говорила – мы поссорились.