Изумрудное оперение Гаруды
Шрифт:
Очень тесно с этим всеобъемлющим понятием переплетается другая жизненная категория — чочог, что в переводе означает «соответствие». Все в мире, считают индонезийцы, должно быть в гармонии, все должно подходить,как, скажем, ключ к замку. Если муж и жена чочог, то брак счастливый, если погода и земля чочог, то будет обильный урожай, если работа и человек чочог, то ждите хороших результатов труда. Если все чочог, то индонезиец — сенанг.
Так что из краткого ответа следовало, что усилия голландцев оружием покорить Ачех не чочог с религиозными убеждениями Чут Ньяк Дьен. Решительная женщина не была поэтому сенанг и ради восстановления душевного равновесия оставила комфорт дворца и бросилась в пламя партизанской
Две женщины аристократического происхождения — Раден Адженг Картини и Чут Ньяк Дьен — восстали против чужеземного ига примерно в одни и те же годы. В борьбе за честь и достоинство родной земли они дополняли друг друга. Одна пыталась разорвать колониальные оковы гневным словом, другая — разрубить их мечом. «Мы идем вперед, и голландцы не в силах остановить реку времени. Новая жизнь придет на Яву если не при нас, то при тех, кто придет после нас. Эмансипация носится в воздухе, она неотвратима». Эти слова Картини стали пророческими. Они живым семенем легли в индонезийскую землю и дали всходы, из которых выросло могучее дерево национально-освободительного движения, возвратившего Индонезии свободу в 1945 году.
За три года до начала второй мировой войны генерал-губернатор де Йонге хвастливо заявил: «Мы правили в Индиях в течение трехсот лет с помощью кнута и палки, и мы будем продолжать править таким же способом еще три столетия». Напыщенная бравада лопнула как мыльный пузырь. В 1942 году голландцы бежали с индонезийских островов под натиском японцев. По словам очевидцев, белые, еще недавно мнившие себя полубогами, в этот критический момент, спасая свою жизнь, сбрасывали с себя европейскую одежду, напяливали туземные тряпки, красили лица в коричневый цвет, чтобы выдать себя за индонезийцев.
5 марта 1942 года японцы без единого выстрела взяли Батавию, а через четыре дня после этого приняли от голландцев безоговорочную капитуляцию. Рухнул миф о «неуязвимости» белой расы и ее «превосходстве» над азиатами. Индонезийцы встретили вошедшие в города походным маршем японские войска цветами. Для них они были в эти первые дни освободителями от ненавистного колониального режима. Приветствуя колонны японцев, народ вспоминал слова легендарного провидца Джайобойо, который в середине XII века предсказал, что долгие годы Явой будет править Белый буйвол, которого на время созревания кукурузы сменит Желтая обезьяна, перед тем как яванцы вновь станут хозяевами своей земли. Поведение японцев на первых порах убеждало индонезийцев в том, что Джайобойо действительно обладал даром ясновидения.
Оккупационные власти представились «старшими азиатскими братьями», позволили вывешивать красно-белые индонезийские национальные флаги, передали местным жителям некоторые принадлежавшие прежде голландцам административные посты, разрешили переименовать столицу в Джакарту. Но прошел месяц-другой, и «освободители» показали свое подлинное лицо. Преподносившие себя «лидером, защитником и светочем Азии» японцы принялись грабить Индонезию не менее жестоко, чем голландцы. В стране была введена трудовая повинность, у крестьян отбирали продовольствие, сурово пресекались всякие попытки проявить националистические чувства.
Знакомый по Джакарте хозяин антикварной лавки, вспоминая о годах японской оккупации, рассказывал, как его, тогда еще 18-летнего юношу, японский офицер избил до полусмерти рукояткой пистолета за то, что тот при встрече «плохо» приветствовал его, слишком медленно снял феску и не слишком низко поклонился. Но это его испытание — пустяк по сравнению с тем, что выпало на долю его брата. Тот угодил в одну из облав и вместе с сотнями других молодых людей был отправлен, как сообщили оккупанты родственникам, «с почетным заданием за границу». В народе знали, что под этим подразумевались каторжные работы в Малайе или Бирме, откуда никто не возвращался домой. Семья до сих пор, говорил лавочник, не знает, жив ли брат, а если умер, то где похоронен.
После разгрома фашистской Германии военно-политическая обстановка на восточном фланге мировой войны изменилась коренным образом. Оккупанты вновь стали заигрывать с националистическими силами Индонезии, надеясь использовать страну в планируемой ими затяжной войне. Главнокомандующий японскими войсками в Юго-Восточной Азии маршал Тераучи в конце июля 1945 года получил из Токио депешу, в которой сообщалось о решении императора «даровать индонезийцам независимость... когда участие России в войне на Дальнем Востоке станет неизбежным». 6 августа Тераучи сообщил об императорской воле лидерам индонезийского народа Сукарно, Хатте и Раджиману, которых вызвал к себе в штаб в Далат, на юге Вьетнама. «Японское правительство,— сказал он,— передает дело независимости Индонезии полностью в ваши руки». 14 августа индонезийские руководители на японском военном самолете вернулись из Далата в Джакарту. В тот же день Токио официально согласился на капитуляцию. Весть о полномочиях трех лидеров и о признании Японией поражения облетела весь город. Революционно настроенная молодежь не хотела принимать независимость как «дар» из рук оккупантов и решительно требовала провозгласить Индонезию свободной республикой самостоятельно и немедленно. Обстановка, считала она, была благоприятной. Деморализованные известием о капитуляции японские войска не смогли бы оказать сопротивления.
Сукарно и Хатта, однако, не поддались на призыв молодых революционеров. Вечером 15 августа Сукарно твердо отказался возглавить «ночной переворот». Джакарта, сказал он, еще не вся Индонезия, помощи ждать неоткуда, и если начать революцию немедленно, то может пролиться кровь тысяч людей. Тогда молодые, горячие головы решились на отчаянный шаг. Вот как описывает его в своих мемуарах активный участник тех бурных событий, будущий вице-президент Адам Малик:
«Мы решили похитить обоих лидеров и заставить их провозгласить независимость в небольшом поселке Ренгасденклок в стороне от Джакарты, в стороне от вмешательства японского режима... Рано утром 16 августа 1945 года группа вооруженных людей похитила Сукарно, его жену Фатмавати и сына Гунтура — тогда 11-месячного ребенка — и Бунг Хатту и привезли их в Ренгасденклок... Позднее я узнал, что Сукарно не поддавался на уговоры, ссылаясь вначале на то, что, согласно яванской астрологии, 16 августа не является тем сочетанием цифр, которое бы обеспечило успех провозглашения независимости». Подлинной причиной его отказа было стремление избежать большого кровопролития.
Тем не менее решимость и революционный энтузиазм похитителей возымели свое действие. Сукарно, взвесив все «за» и «против», дал согласие объявить Индонезию свободной на следующий день. Вечером все вернулись в Джакарту и за ночь выработали текст декларации. Фатмавати сшила национальный флаг. А утром 17 августа около дома номер 50 на улице Пеганггсаан-Тимур, где жил Сукарно, ровно в десять часов утра лидер национально-освободительного движения перед снятым с японской радиостанции микрофоном ровным, твердым голосом заявил:
«Мы, индонезийская нация, настоящим провозглашаем независимость Индонезии. Вопросы, связанные с передачей власти, и другие вопросы будут решены самым тщательным образом в кратчайший срок. От имени индонезийской нации: Сукарно, Хатта».
На бамбуковом шесте был поднят национальный флаг. Все присутствовавшие запели песню «Великая Индонезия», которая потом стала государственным гимном. Адам Малик, работавший в то время в отделении японской информационной службы Домэй, организовал передачу сообщения о рождении нового государства на весь мир по радио, игнорируя японских цензоров.