Изумруды пророка
Шрифт:
– Избиение младенцев – это его рук дело?
– Нет, его сына, Ирода Агриппы I, [1] того самого, который поднес голову святого Иоанна Крестителя на блюде своей падчерице Саломее. Возвращаясь к Ироду Великому, можно допустить, что он закопал нечто, приберегаемое на черный день, именно в этом месте...
– Но эта женщина, Кипрос, которая носит имя его матери, откуда она тут взялась?
– Поди знай! Если удастся поймать ее, может, тогда узнаем. А пока давай-ка поужинаем и ляжем спать. Я просто умираю от усталости.
1
Здесь у Ж. Бенцони явная ошибка: избиение младенцев – действительно дело рук Ирода Великого. (Прим.
– Вот что значит превратиться в салонного археолога! Ржавеешь... Но я совершенно поражен твоими обширными познаниями! Есть ли хоть один народ, древняя история которого была бы тебе неизвестна?
Адальбер потянулся, довольно хмыкнул, явно польщенный таким предположением, затем, вконец разлохматив свою густую шевелюру, поправил непокорную прядь и бросил на друга исполненный лукавства взгляд.
– Не стоит преувеличивать мои познания. Признаюсь, что во всем, что касается Палестины, со мной позанимался сэр Персиваль Кларк. Помог отстающему ученику... Вот уж кто истинный кладезь самых разнообразных познаний! Жаль, что слабое здоровье приковало его к креслу, а то бы он наверняка отправился сюда вместе с нами!
– Если бы он был вполне здоров, то не дал бы тебе никакой полезной информации. Археологи – самые скрытные люди на свете и, как правило, весьма недоверчиво относятся друг к другу...
– Так же, как и антиквары! Но в твоих словах есть доля истины. И я думаю, его не особенно огорчило то, что какие-то «вольные стрелки» без особенных средств и амбиций интересуются его работами и, в частности, Масадой, в которую он так страстно влюблен. Тем более что я пообещал ему сделать кучу фотографий, чтобы он смог себе представить, в каком сейчас это все виде... Ладно, на сегодня – хватит разговоров! Я сплю...
А к Альдо сон не шел. Адальбер уже давно похрапывал, а он все еще вглядывался в небо, сидя на обвалившейся колонне и куря одну сигарету за другой. Таким образом он хотел успокоить нервы, что, по правде говоря, плохо ему удавалось. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким ничтожным и беспомощным, как теперь, когда у него похитили Лизу. Великолепие окутывавшей его своим покрывалом звездной ночи, которое давало ощущение, будто он один стоит на мостике корабля, покачивающегося на волнах в открытом море, отнюдь не умаляло тревоги. Наоборот, ночь заставляла его лишний раз соизмерить собственную малость с безграничностью Вселенной... А может быть, его попросту подавляли масштабы этих развалин, среди которых так трудно отыскать путеводную нить, способную помочь найти эти проклятые камни... Где-то в пустыне раздался крик шакала, и это еще больше раздосадовало Морозини: он увидел в этом дурное предзнаменование и торопливо перекрестился, как сделал бы любой суеверный итальянец...
И, как ни странно, именно этот простой жест позволил ему наконец выплыть из этого болота тоски, в которое он погрузился, когда исчезла Лиза. Не потому, что, перекрестившись, он внезапно ощутил божественную защиту, нет, он вдруг снова стал самим собой. Не только последним в длинной веренице мужчин, – да и женщин тоже! – умевших вести непримиримую борьбу, но и человеком, способным противостоять любым неблагоприятным обстоятельствам с той самой беспечной улыбкой, которая привлекала к нему так много людей. И если сейчас и речи не могло быть об улыбках, оставалось другое, не менее существенное. Князю пришло в голову, что его уныние и его мрачные мысли могут оскорбить Господа, потому что на самом деле битва с роком не была для него единоборством. Ему помогали друзья. С ним был Адальбер, чье мерное похрапывание придавало спокойствие. С ним была Мари-Анжелина, эта смешная старая дева, которая всегда так неожиданно и так своевременно приходила к нему на помощь. С ним была тетя Амелия, способная весь мир перевернуть, лишь бы у ее любимого племянника стало все в порядке. И этот влюбленный шотландец, готовый пожертвовать собой, не считаясь ни с чем, ради женщины, которая, как ему было отлично известно, никогда не одарит его ничем, кроме улыбки или, в лучшем случае, целомудренного поцелуя в щеку. И, наконец, сама Лиза – дочь влиятельного швейцарского банкира Морица Кледермана и внучка неукротимой австриячки, этой восхитительной старой дамы, графини фон Адлерштейн. Да и не только в происхождении, не только в родственниках дело. Сама Лиза, княгиня Морозини, не из тех женщин, которые позволят распоряжаться их судьбой. Она непременно попытается найти выход из положения. Лиза любит его так же сильно, как он ее, и эта любовь поможет им преодолеть любые превратности судьбы...
Альдо встал, выбросил, докурив едва до половины, последнюю сигарету и, захватив в своем временном пристанище одеяла, улегся среди развалин византийской церкви. Какое бы спокойствие ни навевал храп Видаль-Пеликорна, все-таки он был слишком громким...
Когда из-за безжизненных, голых Моабских гор, тянувшихся вдоль восточного берега Мертвого моря, поднялось солнце, друзья уже принялись за работу. Археолог начал с того, что сделал несколько фотоснимков руин, находившихся в разных местах крепости, памятуя о своем обещании сэру Перси. И это позволило ему обнаружить, что в трехъярусном дворце царя Ирода, фотографии которого он видел, будучи в гостях у сэра Перси, произошли некоторые изменения.
– Должно быть, время от времени сюда приходят люди, которые роются в развалинах, причем, увы, не профессионалы. Посмотри-ка на это безобразие, – добавил он, присев на корточки рядом с фрагментом чудесной мозаики в розово-коричневых тонах с изображением цветка, в центре которого находилась дыра, явно проделанная киркой или ломом. – Видишь? Тут наверняка поработал кто-то, кто ужасно торопился и крушил все, что под руку попадалось. Добавлю, что это было совсем недавно...
– Думаешь, набатеянка?
– Возможно... Но скорее тут все-таки трудился мужчина. Ничего удивительного, если подумать, сколько слухов бродит в здешних краях о спрятанных сокровищах!
– Но ведь мы с тобой, по существу, тоже охотимся за сокровищами, к тому же за такими миниатюрными... Грабители, по крайней мере, не теряют надежды найти огромный сундук...
– Мы тоже, хотя наш может оказаться не таким огромным. Ессеи наверняка очень тщательно упаковали каждый изумруд, а не стали класть их вместе с другими священными предметами... Хотя кто поручится, что все было так, а не иначе?! А может быть, они положили камни вместе с какими-нибудь текстами? Но в любом случае во дворце тирана им не место! Лучше займемся синагогой!..
– Думаешь, это правильное направление? Победители – легионеры Флавия Сильвы – должны были разграбить ее, как войска Тита разграбили Иерусалимский храм... А где жили ессеи?
– Там, где мы с тобой разбили лагерь: в казематах крепости – в стороне от святого места. А семьи зелотов скорее всего размещались напротив, между дворцом и Змеиными воротами, которые были наиболее защищенным местом.
– Ладно. Как бы там ни было, главный здесь – ты. Будем делать так, как ты скажешь...
В течение нескольких дней друзья трудились не покладая рук. Они начали с раскопок на том месте, где в древности находился храм, и прежде всего набросились на углы разрушенного здания. Но им не удалось обнаружить ничего интересного. По вечерам сил у них едва хватало даже на то, чтобы приготовить скромный ужин и сразу же улечься спать. Халед или один из его сыновей появлялись раз в двое суток, чтобы снабдить их продуктами. Но никто из них не задавал никаких вопросов, и вообще арабы здесь не задерживались. А когда, посмотрев с каким-то недоуменно-презрительным видом на все происходящее, арабы удалялись, друзьям становилось понятно: любому из них кажется, что эти иностранцы роются здесь напрасно – ничего им не найти... Как-то, совсем выбившись из сил и потеряв терпение, Морозини оставил Адальбера продолжать свои каторжные работы, а сам прошел в соседний зал, который был куда меньше размером, и стал выстукивать стены и шарить по углам. Не то чтобы он надеялся добиться здесь большего успеха, чем Адальбер, но сама работа казалась ему не такой бессмысленной и трудоемкой. В конце концов он пришел к мысли о том, что Видаль-Пеликорн, повинуясь своей профессиональной страсти, больше думает о тайнах, которые скрывает древняя синагога, чем о розыске изумрудов.
Может быть, в данном случае пословица звучала не совсем верно, но свою удачу Альдо воспринял именно по принципу: «дуракам – счастье». Как-то, постучав уже без всякой надежды на успех пару дней по поверхности, напоминавшей терракоту, он внезапно обнаружил под ней пустое пространство. Весьма этим обстоятельством удивленный, он просунул руку в образовавшуюся дыру и... вытащил оттуда какой-то продолговатый предмет, завернутый в ветхую ткань. Это оказался пергаментный свиток, покрытый древними письменами. Альдо бросился к другу, крича: