Шрифт:
Л. Кассиль
Изустный период в г. Покровске
Из материалов к книге "Кондуит".
Покровск на Волге - столица. Главный город Республики немцев Поволжья. Это из географии. К сведению.
Вывески двойные - немецко-русские. Язык тройной. Вроде одеколона. Украинский, русский, немецкий.
Интересный городок. Летом пыль - жуть. А это было зимой. В 1927 году. Снег был до окон, до крыш, до безобразия.
У Халтурина - это значит в клубе им. Ст. Халтурина. Клуб совторгслужащих. Раньше назывался приказчичий. Когда переименовали, все
Клуб - культурный центр города. Напротив маленькая электростанция. Сидишь в клубе, и кажется, будто на пароходе. Гул и трясение. И весь переулок в гуле. На дощечке написано, что переулок Театральный. А на самом деле это "Брешка" или "Брехаловка". Как хотите.
На Брешке два кино. Один "имени Карла Маркс" ("а" не уместилось). Вечерами по Брешке гуляние. Вся Брешка - два квартала. Девушки идут посередине. Плывут, медленно колыхаясь. Как плывут арбузные корки у волжских пристаней. А по бокам шпалерами стоят парни. Парни щелкают подсолнухи и "причепляются". Весь переулок черный от семячной шелухи. Семячки там называют "покровским разговором". Клуб стоит против Брешки. Перед клубом снег опален светом электростанции. Электростанция маленькая, длинношеяя. С длиннущей железной трубой. Похожа на жирафу. На трубе сверху нашлепка. Из-под нашлепки дым.
В клубе нет ничего от Брехаловки. Там, в клубе, библиотечка, журналы первой свежести, чистота, хоркружок и "просьба вытирать ноги". В клуб меня пригласил знакомый врач. Его называют "санитарно-поэтический доктор". Он "санпрос" и пишет стихи.
Библиотекарша - интеллигентная, в шляпке и валенках - сказала мне: "Приходите к нам завтра. У нас вот тоже кружок есть. Литературный". И смутилась.
Стыдное это слово - литература. Скажет человек, а самому совестно станет.
Кружок по составу оказался такой. Анкеты я не проводил. А так, на глаз. Служащие девицы. Нарсудья. Врач. Учительницы. (И одна даже тетка Пильняка.) Жена одного врача с подругой. (Ко мне обращалась - не товарищ, не гражданин, а "мусью".) Безрукий немец, страстный шахматист и футболист. (Фигуры двигает зубами. В футбол гарантирован от "хенца".) Поэт-красноармеец, поэт-бухгалтер, местный драматург, автор многих пьес на украинском языке. Потом один из Наркомзема, кажется, спец по вопросам природы искусства. Как оно, что и кому. Втихомолку пишет повесть для "Красной нови". (Жена выболтала.) Председатель кружка - служащий Наркомфина местного. Редактор стенгазеты. Человек хороший, серьезный, вдумчивый, читающий. Тоже стихами страдает.
Сначала председатель читал свои стихи. Что-то об утре в лагере. Я держался критиком, курил трубку. Стихи были слабые, мученные, как замытая акварель. И рифмы старенькие, глагольные (идут-ведут). Указал на это. А для сравнения - рифму Маяковского. Автор стал спорить. Красноармеец тоже. "Мы, говорит, - не футуристы. Одна непонятность будет". А искусствовед из Наркомзема, злоедущий
– А вы читали его?
– спрашиваю.
– Пробовали и ни черта не понимаем. Что это за поэт, который непонятный? Белинский сказал...
– Да вы, - говорю, - просто не привыкли к его форме. Читать его не научились...
На это просто все обиделись. И эпидемически-поэтический доктор, и нарсудья, и учительницы.
– Славу богу, грамотные!
– Мудрить нечего, вот что.
– Белинский сказал...
– Позвольте, я вам что-нибудь прочту из Маяковского?
Снисходительно согласились.
Комната была небольшая. Голос у меня не комнатный. "Синеблузый" голос. До Маяковского далеко. До волжских водоливов ближе. А они, как известно, с баржи на баржу в половодье выражаются. Без натуги. Вполголоса.
Прочел я "Левый марш" Маяковского. Много раз слышал и усвоил, сколько мог, его манеру.
Возбужденные глаза, и слышно, как электростанция гудит. Кончил. У безрукого немца движение... зааплодировать ногами. И вдруг все сразу заговорили смущенно и восторженно:
– Да, это, действительно, другое дело.
– Замечательно!
– Силища какая!
– Вы нарочно понятное выбрали!
– Прочтите еще!
– Еще! Еще!
Но кто-то вспомнил, что "Левый марш" в кружке читали и "не поняли".
Прочел им "Необычайное происшествие", "В Гаванне все разграничено четко" и многое другое.
"Шумный успех", как говорят рецензенты. Привлеченные моим неизмеренным громкогласием, пришли из других кружков. Пришлось перейти всем в большую комнату, где была читальня. Читальню закрыли. Но многие остались слушать.
Нашлись в библиотеке книги Маяковского. Читал с любой страницы, где откроется. Все оказалось понятным. И тогда посыпались вопросы:
– Что такое Леф? Что такое футуризм? Какие книги есть у Маяковского?
Много вопросов не по существу. Вернее "о существе" - сколько лет Маяковскому, женат ли? Рост, возраст и масть.
Потом вспомнили, конечно, Есенина. Потом о мейерхольдовском "Ревизоре". Опять о Маяковском. Слушали очень внимательно. Только парочка одна иронически перешептывалась. Признаться, нервировали. Потом выяснилось: туземные апповцы.
Часы отстригли "без пяти одиннадцать". Голос мой стал "комнатным" от сипоты. И тогда я понял, что прочел нечаянно целую лекцию. Меня очень благодарили. Я здорово устал. Книги Маяковского разобрали. Записались в очередь на них. Уже на улице - Брешка затихала и уличка гудела электростанцией - председатель спросил:
– Простите. Я хотел вас спросить - есть ведь, наверно, руководство поэтическое? Теория, так сказать. Действительно учиться надо. Да, учиться.
Меня встречали на улице потом так: