Изваяние
Шрифт:
– Два года? Без тебя? Я не соглашусь.
– Дурачок. Я буду висеть в музее только днем. А по ночам я буду сходить с холста и приходить к тебе. Не волнуйся! Я тебя прошу. И пожалуйста, не мешай. Без моей помощи этому художнику не стать гением. Нет, я должна ему помочь, должна. Он не может больше оставаться посредственностью. Не спорь!
Но это продолжалось недолго. Она опять расставила явления и вещи по своим местам и, незаметно сойдя с холста, снова оказалась в кресле.
Это было шуткой, игрой. А может, она хотела показать
После того, что она проделала, каким унылым и беспомощным казался мне мой эскиз. Я еле сдержал себя, чтобы не порвать холст.
36
Теперь мы встречались часто и перебрасывались фразами. Но большей частью это были обычные фразы. Ленивые фразы. Фразочки. Словечки, сказанные как бы невзначай. Они не задевали сути того загадочного, что так безуспешно пыталась передать моя тяжелая и бескрылая кисть.
Офелия сидела в кресле положив ногу на ногу. Курила сигарету за сигаретой, бросая окурки в блюдце, заменявшее пепельницу. Иногда она читала по памяти стихи Блока:
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
– Обожди, - сказал я, - откуда тебя мог знать Александр Блок?
– Да, действительно, - согласилась она, - откуда?
Стало тихо. И она длилась долго-долго, эта пауза, эта лирическая тишина, словно невидимый Блок спрятал этот миг в свою строфу и поставил точку.
Я смотрел на свой холст и скова на ее лицо, лицо незнакомки. И снова на холст, где линии и краски сговорились не подчиняться моему диктату.
– Что хотел сказать Блок, - вдруг спросила Офелия, - когда писал "Незнакомку"? Уж не хотел ли он сказать, что каждая молодая женщина, в сущности, незнакомка?
– Боюсь, что не каждая, - ответил я.
– Но ты действительно незнакомка. Я не знаю тебя.
– Ты не знаешь?
– Не знаю, но хочу знать. Без этого я не смогу написать твои портрет.
– Но Блок разве знал? Он писал о чем-то прекрасном И СМУТНОМ.
– Я не Блок. Мне нужно знать. Я пишу не образ лирического существа, а портрет женщины, у которой есть паспорт, есть муж, есть комната и прописка. Блоковская незнакомка не нуждалась в прописке, в комнате, в муже и даже в паспорте. Она романтический образ. Мечта. Миф.
– А я разве не образ, не миф?
– Ты домашняя хозяйка. В сознании твоей соседки по квартире ты отнюдь не идеальное существо. Для нее ты реальность. Такая же реальность, как кассирша в соседнем гастрономе, которая вчера обсчитала ее ровно на тридцать пять копеек.
– Может, блоковская незнакомка тоже была кассиршей?
– Нам не у кого об этом спросить. Блок давно
– Ты прав. Спрашивай. Я отвечу на все твои вопросы.
Я рассмеялся.
– Ты совсем как докладчик. В письменном виде тебе присылать вопросы или задавать устно?
Снова наступила пауза. Я выжал из тюбика краску и положил несколько пятен на холст, чтобы сделать более теплым фон окно с куском неба.
– Что же ты не задаешь свой вопрос?
– Боюсь, что ты на него не ответишь.
– Я ж тебя предупредила. Отвечу.
– Хорошо. Я задам тебе вопрос. Когда мы вернемся с тобой в свой век?
– Тебе разве тут надоело?
Я не ответил.
– Я сделаю из тебя гения. Знаменитого художника. Я перейду на твое полотно. А твой эскиз оставлю вместо себя Коле.
– И он согласится?
– Потерпит год или два. А потом я вернусь к нему.
– А что станет с портретом?
– Он исчезнет. И в газетах появится заметка о том, что его похитили и продали за границу какому-то частному коллекционеру. Устраивает ли это тебя?
– Боюсь, что это не устроит директора музея и хранителей. Их могут отдать под суд.
– Ну тогда оставайся безвестным посредственным художником. Это тебя устраивает?
– Вполне.
– Но меня это не устраивает. Мне хочется сделать из тебя гениального художника.
– Не то столетие, - возразил я, - гении в живописи перевелись. Леонардо сейчас невозможен. А если и возможен, то не нужен.
– Тебе не нужен. А мне нужен.
– Для чего?
– спросил я.
Она не ответила.
– Ну для чего? Объясни. И объясни заодно - кто ты? Что ты знаешь о себе?
– Я ничего не знаю о себе. Я знаю о других.
– Но почему ты так много знаешь о других и ничего о себе?
Она оставила мой вопрос без ответа. Может быть, она сочла мой вопрос риторическим? Книга - это поток информации. Книга всегда рассказывает в,ам о других, но что она может сказать о себе? Когда-то Офелия называла себя книгой. Но это название растаяло, как звук, как эхо, как воспоминание о том, чего не было и не могло быть.
Я встал и подошел к ней. Ее рука протянулась. Я взял ее руку. Это была теплая, круглая, сильная женская рука. Я забыл, что для этой руки нет ни расстояния, ни срока, что эта рука может протянуться в палеолит и принести оттуда дымящую головешку из разведенного первобытными людьми костра. Я забыл, что для этой руки нет стен и нет преград. Я держал в своей руке эту теплую нервную руку. А потом случилось то, чего я втайне ждал и во что не верил. Эта рука вырвалась и обняла меня.
Лицо Офелии было близко-близко и одновременно далеко-далеко.