Изверг
Шрифт:
Свен удивленно взглянул на Эверта.
— Да. Именно так. Он старается не потерять лицо.
Эррфорс немного подвинул тело, прямо под лампу. Потом с дружеской улыбкой обратился к Свену:
— Вид довольно неприглядный. Не знаю, прошлый раз вам нелегко пришлось. Наверное, смотреть не стоит.
Свен кивнул, быстро переглянулся с Эвертом и стал к ним спиной. Эррфорс поднял простыню.
— Видите? От лица мало что осталось. Стеффанссон попал ему в лоб. Как взрыв. Мы только по зубам смогли установить личность.
Эррфорс чуть подвинул стол, направив свет на живот.
— Первая пуля попала в бедро.
Свену не было нужды смотреть. Он слушал. И все-таки видел.
— Вы закончили?
Эррфорс снова накрыл тело простыней.
— Да, закончили.
Свен снова повернулся — к контурам человеческого тела. Смотрел и видел перед собой лицо Лунда. В чем смысл жизни такого больного человека? Много ли он понимал в том, что случилось, в том, что он сделал? Уничтожая себе подобных, оставался ли человек по-прежнему человеком? Он не раз уже задавал себе эти вопросы, они всегда возникали здесь, набирая ясности перед бездыханными трупами.
Они собрались уходить, надели пиджаки, потихоньку заканчивали разговор.
— Думаю, перед уходом вам стоит посмотреть кое на что еще. — Эррфорс отошел от стола, открыл стеклянный шкаф у стены. — Вот. Его вещи. Нашел, когда раздевал его.
Пистолет. Нож. Две фотографии и рукописная записка.
— Этот пистолет, который наверняка знаком вам лучше, чем мне, был прикреплен к щиколотке. А этот нож — кстати, я таких никогда раньше не видел, с чрезвычайно острым лезвием, — находился в другом чехле, на предплечье.
Эверт взял пластиковые пакеты. Значит, он был вооружен. Готов к самообороне.
— А наш пижон решил требовать пожизненного срока. За вооруженного до зубов помешанного ублюдка, который подстерегал маленьких девочек у детского сада.
Свен взял фотографии и записку. Поднес к свету, долго рассматривал любительские снимки. Не сводя с них глаз, заговорил:
— Девочки сняты перед тем садом, где его застрелили. Обе одеты по-летнему. Снимки недавние. Девочки явно из этого сада. Мы проверим. Хотя понятно, что так оно и есть.
Эверт вернул Эррфорсу оружие, стал рядом со Свеном. Взглянул на фотографии, на исписанную бумажку. Фыркнул так же, как утром, при Огестаме.
— Лунд даже имена их узнал. Именно такой улики нам недоставало. Стало быть, он собирался убить еще двух.
Эверт снова поднес фотографии к свету: две девчушки, того же возраста, что и малышка Стеффанссон, светлые, выгоревшие на солнце волосы, улыбаются, сидят на краю песочницы и улыбаются чему-то известному только им. Эверт продолжил:
— Вы понимаете, что это означает, черт возьми? Пристрелив Бернта Лунда, Фредрик Стеффанссон, скорее всего, спас жизнь этим двум девочкам. Две девочки, которым нет еще и шести лет, благодаря Стеффанссону завтра смогут снова улыбаться.
Затем он исполнил свой обычный ритуал, какому Свен неоднократно был свидетелем: несколько раз стукнул покойника по плечу, по бедру, потом ущипнул за ногу, за пальцы, укрытые простыней, щипал, теребил и что-то приговаривал отвернувшись, так что расслышать было трудно.
•
Пятый год подряд Бенгт Сёдерлунд проводил отпуск дома. Однажды они снимали дачу на Готланде, в нескольких километрах от Висбю, оказалось дорого и дождливо, он тогда впервые отправился на этот остров, о котором все говорили, и, проторчав там бесконечно долгую неделю, решил больше туда не ездить. На следующий год — Истад, другая дача, довольно ветрено, да и места так себе, в общем, повидали Эстерлен, и хватит. Два лета путешествовали в трейлере — пробки на дорогах, дети боялись спать; один раз смыкались на Родос, две недели тридцативосьмиградусной жары, под конец они выходили из номера только по вечерам, чтобы пообедать; несколько раз ездили на автобусе в Стокгольм, кругом сплошь торопыги, которые даже по эскалатору бегом бегут. Нет уж, спасибо, сыты по горло. И фирме хорошо, когда они дома, и самим тоже; купаться и в Талльбакке можно, даже в двух местах, считая маленький пруд; дети развлекались сами по себе, а у них, у взрослых, было время прогуляться по городу, а не то спокойно заняться сексом, когда дети все разом уходили, позавтракать в саду, пригласить друзей на ужин.
Они сидели за кухонным столом, Бенгт и Элисабет, когда мимо открытого окна прошли Уве с Хеленой. Они помахали им, приглашая зайти, ведь как раз одиннадцать, время пить кофе, крепкий, черный, с коричными булочками. С Уве и Хеленой легко общаться. Лет десять назад случился короткий период напряженности, когда они несколько месяцев старательно избегали друг друга: как-то раз, когда вся компания угощалась раками, Уве с Элисабет слишком пылко обнимались, и дружба на время охладела, но в конце концов они смекнули, что в таком крошечном городишке друг от друга не скрыться. Вот почему в один прекрасный вечер мужики долго скандалили возле киоска, орали, пока не высказали всё, пока все не уразумели, что ни Уве, ни Элисабет не собирались разрушать семьи, виноваты хмель и любопытство, накопившееся еще со школьной скамьи, и, зажги кто-нибудь тогда на кухне верхний свет, они бы и при яркой лампе закончили то, чего на самом деле не было. Позднее, после того вечера возле киоска, об этом никогда не вспоминали, каждый остался при своем.
Уве держал в руке газету. На кухонном столе у Бенгта лежала такая же. Интересных новостей нет, обсуждать особо нечего, авиакатастрофа в России расследована, оставался только стокгольмский педофил, который по сексуальным мотивам убил пятилетнюю девочку, и ее отец, застреливший его. Вторую неделю на страницах газет преобладали новости по этому делу, последние интервью, последние аналитические комментарии. Это их история, все вправе иметь свою точку зрения, девочка и ее отец стали членами каждой семьи.
Они обсуждали стокгольмского педофила при каждой встрече, с тех пор как все началось, с момента побега и убийства. Все, кроме Элисабет, она отказывалась участвовать, сидела молча, а когда ее спрашивали почему, отвечала, что они ведут себя по-детски, а их ненависть и повышенный интерес совершенно не к месту. Они пытались объяснить, защититься, но в конце концов оставили ее в покое, ребячливость пока никому не заказана, а если ей неохота разговаривать, пускай молчит.
Бенгт налил кофе, крепкого, ароматного, от такого запаха чувствуешь себя по-домашнему — тепло, уютно. Подал каждому по чашке, предложил корзинку со вчерашними коричными булочками, их удобнее окунать в кофе, когда они сверху подсыхали.