Изверг
Шрифт:
Он решился. Стырить еще. Надо избавиться от невыносимой боли в груди. С Йохумом будет полегче. Малосрочник на него не попрет.
Йохум открыл дверь.
— Где прячешь?
— Сейчас покажу.
Йохум снова вошел в камеру, надел тапки, закрыл за собой дверь. Он всегда ее закрывал. Хильдинг ни разу там не бывал. Они прошагали мимо кухни, мимо душевой, мимо бильярдного стола, где Хильдинг недавно триста раз поворачивал.
Он подошел к огнетушителю на стене. Красный металлический баллон с черным шлангом и подробным руководством по
— Обыкновенная вода, жирная гребаная скугахольмская буханка и несколько яблок. — Он взял огнетушитель, перевернул вверх ногами, наполнил зубной стаканчик. — Фу, дьявол, какая гадость! — Сусло резко пахло, его чуть не вырвало. — Ну и ладно, подумаешь! — Поднес стакан ко рту, проглотил мутную жидкость. — Главное, блин, ощущение, а не вкус, эффект, мать твою! — Он снова наполнил стакан, протянул Йохуму. — Три с половиной недели. Почти готов. Минимум десять градусов.
Йохум подавил тошноту, залпом выпил.
— Наливай еще.
Выпили каждый по пять стаканов. Тепло растекалось по жилам, снова покой, спиртное проникало в душу. Раньше эту выпивку держали в чулане для уборочного инвентаря, в дальнем углу, в ведре, но так куда лучше — пустой огнетушитель, буханка хлеба для спиртяги, фрукты для вкуса, процесс брожения в легкодоступном закрытом сосуде. Они пили, пока не услышали в коридоре сиплый голос, вроде как Сконе:
— Вертухай в отделении!
Охранники заходили в отделение нечасто, и система предупреждения всегда работала исправно: кто-нибудь крикнет, и все в курсе. Хильдинг показал на резиновую крышку, Йохум бросил ее ему, и он быстро прикрутил ее на место. Они двинули прочь, встретили вертухая, который молча посмотрел на них, прошли к дивану, сели.
Оба слегка захмелели, на время стали собутыльниками — кто откажется от кружки сусла? — и Хильдинга с Йохумом ненадолго объединил общий секрет.
Телевизор, те же новости, все отделение напряженно следило за розыском Лунда, но теперь эта история уже начала приедаться, ведь все кончилось, папаша разнес мерзавцу черепушку, и каждый вонючий насильник знал, что его ждет. Оба откинулись назад, смотрели, как на экране мелькают девочкин отец и Лунд, не слушали, целиком отдавшись ощущению покоя, которое завладело ими.
— Кстати, куда цыган-то твой подевался? Я уже несколько дней не видел его.
— Малосрочник?
— Ага. Шалтай-Болтай.
Йохум ухмыльнулся, Хильдинг тоже. Шалтай-Болтай.
— Он почти все время в камере сидит. Не любит он все это. Дерьмо по телику.
— Ты о чем?
— Я не знаю.
— Я не знаю?
— У Срочника свои заморочки. Почем я знаю. Невмоготу ему слушать про девчушку и насильника. Он же мог замочить его раньше.
— И чё теперь?
— Тогда бы ничего не случилось.
— Так уже случилось.
Хильдинг огляделся. Вертухай возвращался, уходил из отделения. Он понизил голос:
— У него тоже есть дочь. Вот почему.
— И чё?
— Ну, потому он об этом и думает.
— Да мало ли у кого есть дети. У тебя что, нету?
— Она живет там. Где была убита та девочка. Где-то под Стренгнесом. Он так думает.
— Думает?
— Он никогда ее не видел.
На секунду Йохум оторвал взгляд от телевизора, провел ладонью по бритой голове, посмотрел на Хильдинга:
— Не понимаю.
— Для Срочника это важно.
— Так убита ведь не она?
— Нет. Но могла бы оказаться и она.
— Да ладно.
— Он так считает. У него фотка есть. Сам увеличил. На всю, блин, стену.
Йохум запрокинул голову на спинку дивана и громко расхохотался — так смеются, когда хмель подзуживает.
— Ну, цыган гребаный! Да он, черт побери, совсем больной на голову. Ходит, блин, тут и ломает себе башку над тем, чего не произойдет и не может произойти, потому что насильник уже застрелен, нету его! Видать, с ним еще хуже, чем я думал. Глюки у мужика. Вот кому надо бы хлебнуть сусла.
Хильдинг замер, опять изнывая от страха.
— Тише ты! Молчи!
— О чем?
— О сусле.
— Чё, боишься цыганенка Срочника?
— Молчи, и всё.
Йохум снова захохотал, подняв указательный палец. Обернулся к телевизору, где по-прежнему шли репортажи о расправе над насильником: интервью с прокурором, прижатым к стенке на лестнице суда, этакий лощеный хмырь в костюме, светлый чуб зачесан набок, микрофон у лица, точь-в-точь как они все, слишком молодой, слишком зацикленный на карьере, встряска ему отнюдь не повредит.
•
Пожалуй, только когда Фредрика Стеффанссона взяли под стражу, Ларс Огестам понял, о чем идет речь.
О чем идет речь во всей этой истории.
Он ведь посмеивался втихаря, поначалу, когда ему поручили дело педофила и когда разговор еще шел о сексуальном маньяке и совершенном им убийстве маленькой девочки. Потом Огестама вырвало в туалете прокуратуры, когда ситуация резко переменилась и неожиданно появился скорбящий отец и совершенное им убийство сексуального маньяка.
Потому-то арест Стеффанссона оказался для Огестама не просто очередной упущенной возможностью профессионального взлета в шведской судебной системе.
Тут было нечто намного большее.
Собственный страх, невозможность перейти улицу без оглядки по сторонам, жизнь, смерть.
Когда решался вопрос об аресте, он настаивал, чтобы Стеффанссона в связи с подозрением в совершении убийства по очевидным мотивам держали под стражей до начала процесса.
Адвокат Стеффанссона, Кристина Бьёрнссон, которой он на днях фактически проиграл процесс Аксельссона, утверждала, что действия Стеффанссона суть необходимая оборона, и потому отвергала арест.