Извращенная Гордость
Шрифт:
Нино отвел взгляд и уставился на Римо. Я не была уверена, что между ними произошло, не была уверена, что когда-нибудь захочу это узнать.
Римо медленно повернул голову, его жестокие глаза встретились с моими, темные лужи ярости заставили меня затаить дыхание. На этот раз он не ухмыльнулся и не улыбнулся, не выглядел высокомерным или разъяренным. Он выглядел почти сбитым с толку в своей ужасающей, потусторонней манере.
И я поклялась себе, что, чего бы мне это ни стоило, однажды я стану той, кто поставит Римо Фальконе на колени, той, кто сломает самого жестокого человека, которого я знаю.
Г Л А В А 6
• ------ ------ •
РИМО
Выражение лица Нино было напряженным, но он не собирался снова терять самообладание. Он смотрел мне в глаза, а не Серафине. Он сглотнул, затем холодная маска накрыла его лицо, и он выпрямился.
Мой взгляд упал на шрамы на его запястье, перекрытые нашей татуировкой, затем на такие же шрамы на моей коже, не такие прямые, не такие сосредоточенные. Я почти коснулся гребаного шрама над бровью, как делал это неделями позже.…
— Тебе придется зашить ее самому. Ты играл в эту игру и проиграл. Ты недооценил своего противника, — протянул он и ушел, оставив меня стоять там, чертовски разъярённым и чертовски восторженным.
Я медленно обернулся. Серафина покачивалась, но старалась держаться прямо. Ее подбородок был в крови от раны на губе, от того, что она прикусила ее, чтобы остановить крик. Она не дала мне ни одного. Мой взгляд опустился ниже. Ее ночнушка была в пятнах крови, все еще сочащейся из пореза на руке, которую она прижимала к груди.
Она должна была выбрать другой вариант, как и все остальные девушки. Вместо этого, она застала меня врасплох, выбрала болезненный путь, вынудила мою гребаную руку. Она не подарила мне триумфа, предложив свое тело на серебряном блюде перед Данте, гребаным Кавалларо и ее женихом. Нино был прав. Я недооценил свою соперницу, потому что сравнивал ее с девушками, с которыми имел дело до сих пор, но Серафина не была похожа на них. Гордая и благородная. Я бы не стал снова ее недооценивать. И я получу этот гребаный крик. Я получу гораздо больше, чем это.
Мой взгляд был прикован к ее руке. Почему она выбрала именно это место? Когда я поднял глаза, Серафина встретила мой взгляд с торжеством. Она знала, что победила.
Я подошел к ней, гнев кипел под моей кожей. Она напряглась, снова покачнулась, но не упала. Я взял ее за руку и осмотрел рану. Она была неглубокой. Я недостаточно надавил на лезвие, чтобы сделать глубокий надрез. Мне совсем не хотелось резать ее, что было для меня новым опытом. Вид крови на ее идеальной коже не доставил мне такого глубокого удовлетворения, как обычно.
— Каково это причинить мне боль? Тебя это возбуждает? — яростно спросила она.
Я наклонился ближе, обхватив ее подбородок. Она затаила дыхание, когда я провел языком по ее нижней губе, пробуя ее кровь. Я мрачно улыбнулся.
— Не так сильно, как сейчас.
Она дернулась назад и споткнулась, но я поймал ее, потому что это было не то падение, которое она могла бы принять.
— Нам нужно обработать твою рану.
Она не протестовала и молча последовала за мной на второй этаж, и я крепко держал ее за руку. Я провел ее в спальню, потом в ванную, где хранил единственную аптечку в своем крыле. Нино был единственным, кто, как правило, занимался подобным дерьмом. Она прислонилась к раковине.
— Ты должна сесть, — сказал я ей.
— Я предпочитаю стоять.
Я отпустил ее, и она ухватилась за край раковины, чтобы не упасть. Я наклонился, чтобы поднять аптечку, но мой взгляд был прикован к высокому разрезу ее ночнушки, открывающему длинную стройную ногу. Она сместилась так, что ее передняя часть смотрела на меня. Я ухмыльнулся ей, но ее кожа была бледной, и прекрасный блеск покрывал ее лицо.
Я схватил аптечку и выпрямился, пристально вглядываясь в нее, чтобы понять, упадет ли она в обморок или нет. Она прищурилась и с видимым усилием расправила плечи.
Уголок моего рта дернулся. Я достал тканевый клей. Рана была недостаточно глубокой, чтобы наложить швы. Я не мог вспомнить, когда в последний раз порез не приводил к наложению швов или похоронам.
Я достал дезинфицирующий спрей, и она напряглась, но не издала ни звука, когда жалящая струя попала ей в рану, но она снова прикусила нижнюю губу.
— Если ты будешь продолжать это делать, результат будет вдвое болезненный.
Она бросила на меня уничтожающий взгляд, но отпустила нижнюю губу.
Я начал накладывать пластырь на ее рану, испытывая странное отвращение при виде пореза, который нанес. Я не мог точно определить это чувство, оно было мне чуждо.
— Так вот как это будет? Ты вскрываешь меня и сшиваешь обратно? — она кипела.
— Я не буду тебя зашивать. Я склеиваю тебя воедино.
Она ничего не сказала, но я чувствовал на себе ее взгляд. Она постучала по моему предплечью татуировки Каморры, задевая пересекающиеся шрамы.
— Интересно, кто нанес эти порезы, — задумчиво произнесла она.
Я замер и вскинул голову. Она выдержала мой взгляд с тем же торжеством, которое я видел в подвале.
— Интересно, кто тебя потом зашил? Вы с Нино порезали друг друга в какой-то извращенной братской церемонии и зашили друг друга, когда закончили? У тебя такие же порезы. Может, мне стоит спросить его.
Я прижал ее к раковине всем телом, мои руки вцепились в мраморную стойку, когда я дрожал от ярости ... и других эмоций, которые я никогда себе не позволю.
Серафина посмотрела на меня, несмотря на страх, овладевший ее совершенным лицом.