Извращенная Гордость
Шрифт:
— Теперь тебе лучше? Боль помогла? — прошептал я, уткнувшись в ее лопатку, и снова поцеловал ее. Не знаю, почему мне так захотелось ее поцеловать, но я просто не мог остановиться.
— Нет, — тихо ответила она.
— Я мог бы тебе это сказать.
— Ты знаешь все о боли и ее последствиях, не так ли?
— Не думаю, что один человек может знать о боли все. Каждый чувствует боль по-разному, реагирует по-разному. Любопытная вещь.
Тело Серафины еще больше расслабилось в моих объятиях.
— Я предпочитаю боль. Это не заставляет меня чувствовать себя такой виноватой, как удовольствие.
Я зарылся носом в ее волосы.
— У тебя нет причин чувствовать себя виноватой.
Она ничего не сказала и в конце концов ее дыхание выровнялось. Я осторожно поднял голову и увидел, что она спит. Ее светлые ресницы затрепетали, лицо успокоилось. Я никогда не понимал привлекательности наблюдения за тем, как кто-то спит, всегда находил это скучным, недостающим. Я был чертовски неправ.
Я продолжал гладить ее руку, потом снова поцеловал. Блять. Как я собирался вернуть ее? Я откинул голову на подушку. Несмотря на долгую ночь, я не чувствовал усталости, но не мог заставить себя встать с Серафиной на руках.
Закрыв глаза, я позволил себе расслабиться. Я уже задремал, когда Серафина пошевелилась и рывком разбудила меня. Она напряглась в моих объятиях.
— Странно, когда твои кошмары менее ужасны, чем реальность, — прошептала она.
— Я прожил это, Ангел. Это делает тебя сильнее.
— Жаль, что ты не взял меня в первый же день, в подвале, на грязном матрасе, как шлюху.
Слова вырвались из ее горла, как будто каждый слог был чистой агонией.
Я напрягся, поворачивая ее к себе, чувствуя себя чертовски злым. На мгновение Серафина отпрянула от силы моей ярости, но потом встретилась со мной взглядом. Она неподвижно лежала на боку, глаза ее были полны боли.
— Ты не шлюха. Твоя чертова девственность это все, что имеет значение для твоей семьи?
— Дело не только в том, что я больше не девственница, — прошептала она. — Это то, кому я отдала ее. Они не поймут. Они не простят. Они возненавидят меня за то, что я сделала.
— Разве они не должны радоваться, что ты не страдала от боли и унижения? Ты поддалась удовольствию. Ну и что? Все они грешили еще хуже, даже твой брат, особенно твой жених. Какое они имеют право судить тебя?
Она медленно моргнула. Затем она удивила меня, наклонившись вперед и поцеловав меня. Нежный поцелуй. Мягкое ничто, которое, казалось, было всем. Мои брови сошлись на переносице, пытаясь оценить ее настроение.
— Я запуталась, Римо.
— В моей записке говорилось, что я вырвал у тебя невинность, что ты сражалась со мной, изо всех сил, и что я наслаждался каждой секундой, когда ломал тебя.
Она затаила дыхание, глядя мне в глаза.
— Ты говоришь так, будто изнасиловал меня. — она сглотнула.
— Почему ты солгал?Потому что это причинит моей семье еще больший вред?
Я мрачно улыбнулся.
— Боюсь, твоя семья была бы еще более раздавлена, если бы узнала, что ты отдалась мне добровольно.
— Они возненавидят меня.
— Теперь ты можешь решить, что скажешь им, когда я верну тебя к ним.
— Ты сделаешь это? — тихо спросила она.
Я отстранился, сел и повернулся к ней спиной.
— Ты никогда не должна оставаться пленницей навсегда.
Кончиками пальцев она провела по моей татуировке.
— Теперь, когда ты получил от меня то, что хотел, ты попросишь Скудери.
В ее голосе прозвучали странные нотки, но я не обернулся, чтобы увидеть ее лицо, потому что тогда она увидела бы и мое.
— Ты думаешь, они все еще хотят меня теперь, когда я сломана?
Серафина была кем угодно, но не сломанной, и любой, кто объявлял ее таковой, был гребаным дураком.
— Твоя семья любит тебя. Они сделают все, чтобы спасти тебя, даже сейчас. Тем более сейчас.
Я поднялся на ноги и вышел, не взглянув на нее.
• -- -- •
Было около полуночи, когда зазвонил мой телефон. Я отвернулся от экрана, где Савио и Адамо играли в гонки. Нино и Киара уже удалились в свою комнату трахаться. Не глядя на экран, я понял, кто это. Я взял трубку.
— Данте?
Братья бросили на меня любопытные взгляды.
— Я получил твое сообщение, — процедил Данте сквозь зубы.
Я практически чувствовал его ярость. Это было не так волнующе, как я ожидал.
— Я знаю, что ты не следуешь традиции "кровавых простыней" Фамильи, но мне показалось, что это было приятно.
Адамо поморщился, и его машина врезалась в стену. Савио вообще перестал играть. На другом конце провода воцарилось молчание.
— В нашем мире есть правила. Мы не нападаем на детей и девушек.
— Забавно, что ты так говоришь. Когда твои солдаты напали на мою территорию, они стреляли в моего тринадцатилетнего брата. Ты первым нарушил эти гребаные правила, так что прекрати нести чушь.
Глаза Адамо расширились, и он посмотрел на свою татуировку.
— Ты не хуже меня знаешь, что я не отдавал приказа убить твоего брата, а он жив и здоров.
— Если бы он был мертв, мы бы не разговаривали, Данте. Я бы убил каждого гребаного человека, о котором ты заботишься, и мы оба знаем, что есть из кого выбирать.
— У тебя есть люди, которых ты тоже не хочешь потерять, Римо. Не забывай об этом.
Савио и Адамо наблюдали за мной, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы сдержать ярость.