К далеким берегам
Шрифт:
— Говорил мне лейтенант Ваксель: может статься, пропадешь с своей шлюпкой, — сказал Хитрово, чувствуя, что не может дольше скрывать тревогу.
— Неужто нас бросили? — с волнением говорили матросы.
Поднялся туман, закрывший горизонт. Наступили сумерки.
Люди почти потеряли надежду на спасение, и только переводчик-коряк сохранял спокойствие. Он твердил, что судно непременно вернется за ними, а до тех пор можно прокормиться морской капустой, которой много в воде у берега. Но так страшны
были жизнь и смерть на скалистом островке, заброшенном в суровом океане, что не всем удавалось сдержать рыдания.
На следующее утро увидели,
Хитрово и его команда благополучно вернулись на корабль,, но их маленькую шлюпку пришлось бросить, потому что на ней нельзя было выгрести против волн.
При первом попутном ветре на «Святом Петре» снова подняли паруса. Вскоре ветер опять резко изменился, а в открытом море начался шторм. Корабль поспешил укрыться в удобном месте — между двумя островами. Здесь пришлось провести две ночи. А когда опять приготовились итти дальше, вдруг услышали е одного из островов странный крик. В ту же минуту увидели, что к кораблю плывут две байдарки. Они были очень длинны, очень узки и так низки, что едва возвышались над водой. В каждой лодке сидел один человек, который греб быстро одним веслом с лопастями на обоих концах. Лодки были сделаны из тюленьей кожи и затянуты сверху так, чтобы внутрь не попадала вода.
У людей были широкие плечи и плосковатые, безбородые лица, раскрашенные черной и синей краской, черные глаза, прямые черные волосы и толстые губы, как у чукчей. Они что-то-громко и долго говорили. Но переводчик-коряк, знавший и чукотский язык, не понимал ни слова.
Эти люди, видимо, выражали дружественные чувства: знаками приглашали на берег и жестами показывали, что дадут пить и есть. Моряки, в свою очередь, звали их на корабль, но они не решались принять приглашение.
«У одного из этих людей на лодке лежала длинная палка, выкрашенная в красный цвет. Он прикрепил к ней рыбьей костью два соколиных крыла и бросил к кораблю. Не знаю, приносил ли он таким образом нам жертву или это был знак дружбы», рассказывал впоследствии Стеллер.
С корабля бросили доску, к которой привязали большой кусок материи, бусы, две трубки. Люди приняли подарки и поплыли назад, усиленно приглашая знаками следовать за ними.
Алеуты в байдарках.О
гравюры из атласа к путешествию Литке вокруг света.
О корабля спустили большую лодку. Лейтенант Вакеель, Огеллер, девять матросов и коряк-переводчик направились к острову. На дно лодки на всякий случай положили три ружья, сабли и пики.
На берегу у костра сидели девять человек в длинных рубашках из китовых кишок. Они махали руками, приглашая к себе. Но море здесь было мелко и нельзя было подойти к берегу ближе чем на три сажени.
Два матроса и коряк, разувшись, побрели к берегу. Здесь их встретили с почетом; взяв под руйи, повели к костру и стали угощать кусками китового жира, А когда, нужно было возвращаться, островитяне не пожелали отпускать гостей. Одни из обитателей острова схватил канат, которым лодка была привязана к большому камню.
Невидимому, у этого человека не было злого умысла, но Ваксель решил, что пора возвратиться на корабль во что бы то ни стало. Матросы, по его команде, разом выстрелили в воздух из ружей. Островитяне вскочили в страхе и на минуту позабыли о гостях, которых только что старались удержать. Те воспользовались переполохом и вскочили в лодку. Некоторые островитяне схватили в руки камни, но лодка уже плыла к кораблю.
Тем не менее на следующее утро к «Святому Петру» приплыли девять байдарок. Люди в байдарках снова делали приветливые жесты, и им опять бросали мелкие подарки.
Когда корабль с поднятыми парусами стал удаляться, островитяне провожали его громким криком.
«Не знаем, выражали ли они пожелания благополучного пути пли радость, что отделались от нас», говорили потом моряки.
Ваксель и Стеллер называли обитателей острова американцами. Потом за ними утвердилось название алеутов, сохранившееся до сих пор.
Из-за непогоды от Шумагинских островов отплыли только 6 сентября. До Камчатки было еще очень далеко, а число больных все росло. Уже через два дня опять начался сильный шторм. Три недели продолжались дожди и сильные ветры. Корабль шел наугад в тумане, то продвигаясь вперед, то отклоняясь туда, куда гнали его ветры.
«Мы должны были плыть в неизведанном, никем еще не описанном океане, точно слепые, не знающие, слишком ли быстро пли слишком медленно они передвигаются и где вообще находятся», писал впоследствии лейтенант Ваксель, вспоминая это плавание.
Наступил октябрь. Попрежнему часто бушевал шторм. Ночи сделались длиннее и темнее, шли дожди со снегом. Ветры по большей части дули от Камчатки. Только с величайшим трудом удавалось продвигаться вперед. Паруса изорвались так, что опасались, как бы их совсем не унесло ветром. Уже почти вся команда была больна цынгой.
Капитан-командор не мог встать с постели. Ваксель и Хитрово тоже были больны и поднимались на палубу, напрягая последние силы.
Старый штурман Эзельберг едва держался на ногах. Уже не раз опускали в море тела матросов, умерших от цынги.
«В нашей команде оказалось теперь столько больных, что у меня не оставалось почти никого, кто бы мог помочь в управлении судном. Матросов, которые должны были держать вахту у штурвала, приводили туда больные товарищи, из числа тех, ко-' торые были способны еще немного двигаться. Матросы усаживались на скамейку около штурвала, где им и приходилось в меру своих сил нести вахту. Наш корабль плыл, как кусок мертвого дерева, почти без всякого управления и шел по воле волн и ветра. Я обещал команде, что если мы, с божьей помощью, вскоре увидим землю, то сразу причалим туда, чтобы спасти свою жизнь. Пусть это будет хоть какой-нибудь берег. Затем, быть может, найдем какие-либо средства, чтоб обеспечить наше возвращение», рассказывал впоследствии лейтенант Ваксель.
Гибель казалась почти неизбежной. И вдруг утром 4 ноября увидели вдалеке горы, покрытые снегом.
Такая радость охватила всех, что даже умирающие вдруг нашли силы подняться и выйти на палубу. Многие, всматриваясь в очертания гор, узнавали берег Камчатской земли. И если кто-нибудь решался усомниться, на него обрушивались с негодованием.
В каюте капитан-командора созвали совет, на который пришли все, кто мог держаться на ногах. Беринг, не потерявший привычную осторожную рассудительность даже во время тяжелой болезни, думал, что надо постараться найти гавань, где судно могло бы стать на якорь в некоторой безопасности от ветров. Он не был уверен в том, что видневшаяся на горизонте земля действительно Камчатка. Но измученные люди хотели только одного: итти прямо к берегу.