К другим берегам
Шрифт:
К торжествам стали готовиться задолго до праздника, мобилизовав дрессированных информационных вещателей, которые каждодневно рапортовали о сделанном, точно выталкивали из календаря нумерованные дни, заграждавшие единственный подход к празднику. Чем меньше оставалось промежуточных дней, разделявших последнее вычеркнутое число от наведенной красным акробатической цифры, тем более усиливалось желание властей сотворить повсеместное представление. Масштабы зрелища уменьшались с удалением от крупных городов, однако суть была одна, разнясь в деталях и материальных возможностях, потому как мелкие чиновники необычайно боязливы и не могут себе позволить выделится на фоне более крупного начальства, которое, в свою очередь, не находит причин переменить что-либо, если именно так всегда и делалось. Ведь если так было всегда, значит, был в этом некий смысл - и, стало быть, не было никакого смысла это менять, и именно таким образом всякое дело приобретало пыльный протокольно-бюрократический налет...
Утром девятого дня, Давид Исаакович проснулся поздно - всю ночь ему виделись беспокойные сны, возможно, от волнительного ожидания праздника. Необычная для их дома тишина, когда лишь ходики гремели над головой, напомнила Давиду Исааковичу о том самом дне, и его охватил ужас, и он боялся пошевелиться. Наконец, избавившись от наваждения (от которого гулко стучало сердце о ребра), Давид Исаакович понял - вероятно, соседи ушли глазеть на подготовленное представление, и покинул вдавленный матрац кровати. Быстро, точно фокусник, приготовив хлебно-молочный завтрак и откушав его, Давид Исаакович облачился в единственный костюм, который, вычистив в прачечной, кажется, лет семь тому, он использовал раза три в году; остальное время костюм висел пронафталиненной мумией в прямоугольной призме шкафа, ожидая следующего извлечения. В сопровождении верного песика, Давид Исаакович поплелся к трамвайной остановке, чтобы, колыхаясь в шатком вагоне точно донная водоросль, добраться к месту приуготовленного властями спектакля.
Давид Исаакович не обладал правительственным металлом, различающим воинские заслуги (каковых не имелось в помине). Он не был героем-воином, для которого затевалось это представление, он был евреем, прожившим полтора года в гетто, которое меньше чем за сутки, на скорую руку расстреляли ускоренно отступавшие немцы. Даже теперь, в праздник, Давид Исаакович ощущал не гордую радость, скорее, стыдливую неловкость перед теми, кому не удалось живыми покинуть тот страшный дом.
Оказалось, для того, чтобы попасть на площадь, где разворачивалось основное действие, нужно было иметь какой-то пропуск, которого почти ни у кого из припозднившихся не было. Вся эта человеческая масса напирала на празднично облаченных смотрителей за порядком, выстроенных таким образом, чтобы увести неучтенных авторами спектакля зрителей, могущих нечаянно испортить отлаженный механизм зрелища, в сторону от места военизированного представления. Давид Исаакович простодушно намерился было пройти в пространство между двумя молодцами в форме, с глубоко насаженными на казенные головы фуражками, но короткий строгий окрик "Куда?! Назад!" - подействовал безотказно. Точно нажали на какую-то кнопку, о существовании которой он давно позабыл. Песик, совершивший героический рейд до середины улицы, обнаружил себя в полном одиночестве и, явив полководческую мудрость, поспешно удалился к исходным рубежам, отыскивая в толпе Давида Исааковича, который брел уже сам не ведая куда. Его обогнали двое молодых людей, один из них говорил, что знает, как пройти на площадь; Давид Исаакович заспешил за ними, стараясь не утерять их из виду, но скоро запыхался - осведомленные молодые люди пропали. Оказавшись у чугунной тумбы на углу улицы, он остановился, стараясь усмирить взбунтовавшееся дыхание, и, опираясь на нагретый металл нелепого сооружения, вдруг почувствовал: какая-то сила тянула его вниз, к земле. Давид Исаакович совсем не хотел туда, вниз, - что могут о нем подумать? Что напился до безобразия, но "не все ли равно... ведь я не пьян... только отдохну немного... ничего плохого в том нет", - и он медленно, неловко сел на асфальт, спиной к чугунной тумбе, прикрыв глаза, ощущая, как его вспотевшее лицо обтирают чем-то влажным, шершавым.
Зрение отверзлось, и Давид Исаакович увидел: вокруг него собрались люди, а рядом, совсем рядом стояла женщина. Заметив, что он смотрит на нее, она улыбнулась и сказала:
– Ты так обильно потеешь, Давид... Ты прости нас, что мы оставили тебя одного!
Он узнал ее и улыбнулся. "Помоги мне", - хотел сказать Давид Исаакович, только звук не шел из шевелящихся губ, но женщина поняла и, придерживая за руку, помогла подняться. Стало очень легко, он пошел к ним, и они приняли его.
Машина быстрой помощи, как ни спешила, не сумела поспеть. Санитарам, отогнавшим собаку, путавшуюся под ногами, досталось лишь мертвое тело. Песик, усевшийся в стороне, удивленно глядел, как какие-то люди уложили хозяина внутрь большой будки, закрыли дверь - и, заворчав, будка вместе с хозяином быстро покатила прочь. Песик помчался было вдогонку, но отстал, вывалив набок розовый язык, и побрел, неспешно перебирая короткими лапами, куда глядят глаза.
Часть 2
Скучные люди.
– Может, все-таки, поспешил?
– Нет.
– Тебе виднее... Чем теперь будешь заниматься?
– Буду искать возможности заработать.
– Да,- согласился приятель,- конечно.
– Надоело за гроши работать.
– Честно теперь не прожить.
– Да и желания нет, когда тебя надувают. Все вокруг - надувательство.
– А их послушать - у нас все прекрасно! Не смотрел вчера новости?
– Нет.
– Там один наговорил...
– Не люблю я их слушать. Хуже этих прохвостов не придумать.
– Он и говорит: мол, если живем не так - сами виноваты! Надо добиваться, чтоб лучше жить.
– Добьешься тут... Да ну их, говорить тошно. У тебя есть выпить?
Приятель достал из шкафа водку, два стаканчика. Мы выпили. Водка была теплой.
– Да,- сказал приятель,- денег всегда не хватает.
– Может, повезет, и у нас заведутся деньги?
– Неплохо бы.
– Вспомни, кем был Джим Кроули до того, как разбогатеть, а ребята из "Безумных мальчиков", а Эл Мерфи!.. Все они были как мы с тобой.
– Они были музыкантами, да еще в Америке. А мы с тобой кто?
Приятель работал на кладбище, а жил рядом, в крошечном одноэтажном домике с черепичной крышей и узкой верандой. Было прохладно. Приятель топил печь. Дровами и углем его снабжали городские власти. Домик был служебный. Приятелю не приходилось платить за электричество, воду и остальные услуги. Это его устраивало. Он говорил, что работа была не пыльной, правда, платят мало, но люди обычно не скупятся, чтобы хорошо похоронили их близких.
Приятель налил ещё. Мы выпили. Теперь спиртное не казалось таким противным. Тепло от него разошлось по телу. Приятель вставил кассету в магнитофон, нажал клавишу.
– Правда, неплохо,- сказал он.- Это последняя запись...
Музыка действительно была хорошая.
– Я иногда развлекаю своих друзей, - он кивнул головой в сторону кладбища.- Думаю, им нравится хорошая музыка.
– О музыке говорить интереснее, чем о политике.
– Еще бы, тут трудно надуть. Ты или умеешь играть, или убирайся к чертям!
– А мне нравятся "Домашние животные".
– Отличная команда, только я слышал, что Ален Блеквуд ушел. Они теперь, скорее всего, распадутся.
– Быть не может.
– Может, возьмут кого-нибудь на его место.
– Кто его сможет заменить? Жаль, если это так, и почему он ушел?
– Не знаю. Вряд ли из-за денег - тут что-то другое...
– Да...
– Помнишь "Сладкий дым"?
– Это их лучший альбом.
– В "Несбыточных грезах" есть хорошие вещи...
– Есть, но "Сладкий дым" - лучший их альбом.
– За "Домашних животных"!
– За Алена Блеквуда!
– За хорошую музыку!
– За нас с тобой!
– Давай...
Они выпили. Водка показалась хорошей.
– У Хемингуэя есть рассказ, где двое выпивают и болтают о разном... Похоже на нас.
– Вот уж нет. Мы не о разном тут болтаем! Хорошая музыка - это не разное, приятель.
– Рассказ действительно хороший.
– Мы говорим серьезные вещи. Если парни в том рассказе болтают чепуху - мы не похожи на них!
– Ладно. Меня пригласили на пикник. Завтра поплывем на остров. Хочешь - присоединяйся.